– Гражданин Гительмахер, вы предупреждаетесь об ответственности за дачу заведомо ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Вам понятно?
По выражению лица дяди Немы было видно, что он впервые слышит такие словосочетания и не понимает их смысла.
– Правду нужно говорить суду, понимаете? – перевела сказанное на обычный язык Вера Николаевна. Наум Исаакович, оскорбившись, поджал губы:
– Когда я был маленьким, папа мне всегда говорил: «Нема, никогда не ври, говори только правду». И я всегда говорю только правду.
Дядя Нема прислушался к своим словам, оценивая их как бы со стороны. На его лице отобразилось удивление. Потом он оглянулся в коридор, где у двери стоял Миша Портной, ожидающий своей очереди, и добавил:
– Не то что некоторые. Вы знаете, о ком я говорю. Они думают, что можно невиновных людей оговаривать и им все сойдет с рук! Я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», меня знают даже в Америке…
Понимая бесполезность сопротивления, Вера Николаевна вполголоса обратилась ко мне:
– Что он должен был показать суду?
– Он должен был показать, что с тысяча девятьсот сорок пятого года община открыто и добросовестно владела зданием синагоги, ремонтировала его за свой счет, платила земельный налог, коммунальные платежи, красила фасад, перекрывала крышу шифером…
– Вот именно, – услышав сигнальное слово, произнес дядя Нема. Лицо его стало серьезным и жестким. – Этот шифер я обменял у майора интенданта на тушенку и привез в синагогу. А ночью шифер исчез. Все знают, кто это сделал.
– Этот вопрос сейчас не рассматривается, – заметила Вера Николаевна.
– Как это не рассматривается?! – Дядя Нема обернулся ко мне – Лившиц, дорогой мой, скажите им! Как это не рассматривается?!
Что я мог сказать им? Что дядя Нема очень не любит поговорить? Что ему выпала счастливая возможность рассказать всю правду, как учил его в детстве папа? Или о том, что применительно к части третьей статьи седьмой закона «О собственности в РСФСР» это очень важное доказательство?
Я оглянулся на Йосю с немой просьбой о помощи. Йося стал делать дяде Нёме энергичные знаки и шептать на весь зал: «Нема, бекицер! Уже выходи!»
Заметив Йосины знаки, дядя Нема отмахнулся от него и подошел вплотную к судейскому столу.
– Как ваше имя-отчество? – спросил он судью.
– Вера Николаевна.
– Вера Николаевна, послушайте меня. Вы такая интересная, – Нема накрыл своей деревянной ладонью судейскую руку. – Вот я вам сейчас все расскажу, и вы потом сами сделаете выводы. У вас не возникнет никаких вопросов.
– У меня к вам уже нет никаких опросов. Спасибо, вы можете идти, – как можно более спокойным тоном сказала судья, одновременно делая мне знаки, чтобы я увел дядю Нему.
Мы с Йосей подошли к собственному корреспонденту с двух сторон и, взяв его под локти, стали тихонько подталкивать к выходу. Неожиданно для нас дядя Нема, не оказывая сопротивления, гордо вышел из зала.
– У вас еще есть свидетели? – спросила Вера Николаевна. Я утвердительно кивнул.
– Такие же?
Я вздохнул. После этого был объявлен перерыв на обед.
Послеобеденное отделение нашей программы открывали братья Портные.
У Якова Иосифовича вопрос о фамилии, имени и отчестве тоже первоначально вызвал затруднения. Вместо ответа он надолго замолчал, и, когда судья поинтересовалась, понимает ли он ее, Яша вдруг четко ответил:
– Нет! Я очень волнуюсь. А когда я волнуюсь, я начинаю говорить по-румынски.
Теперь надолго замолчала Вера Николаевна. Обычно рассмотрение дела об установлении фактов, имеющих юридическое значение (так называемые дела особого производства), занимает у судьи семь с половиной минут. Ну, если учитывать удаление суда в совещательную комнату и вынесение решения, – то восемь минут. Сейчас шла уже сто девяносто пятая минута, до обеда был заслушан всего один свидетель, а в коридоре томилось еще шесть таких же. Производство по делу становилось слишком особым, и Вера Николаевна поняла, что необходимо хирургическое вмешательство. Она подозвала меня к своему столу и шепотом спросила:
– Они ведь все будут говорить одно и то же?
– Естественно.
– Вы мне дайте списочек свидетелей и примерный текстик показаний. Мы их потом в протокольчик запишем, а я быстренько решеньице вынесу. Только между нами. Вы ведь не возражаете?
Не возражаю ли я? Я срочно дал Йосе задание вывести свой народ из суда. Народ недоумевал, но Йося, который и сам ничего не понял, таинственно сказал: «Так надо!» – и народ пошел вслед за ним. Через десять минут Вера Николаевна именем Российской Федерации провозгласила мне и представителю балансодержателя, что суд установил факт открытого и добросовестного владения еврейской общиной зданием синагоги.
Регистры бухгалтерского учета местного домоуправления разверзлись и отпустили от себя Бога.
Дальнейшее юридическое оформление установленного судом факта заняло не так много времени, как мне бы хотелось с учетом нашего с Йосей соглашения о гонораре. В конечном итоге право собственности было оформлено, зарегистрировано, учтено и обмыто по русскому обычаю.
Мы вернулись к тому, с чего начали, – к изгнанию сапожников из храма.
Сапожники перезаключили договор аренды уже с новым собственником, не подозревая об опасности, таящейся в этом малопримечательном факте. Через месяц инфляция заставила собственника повысить арендную плату вдвое. Еще через месяц объективные причины вынудили собственника значительно увеличить и эту сумму. А еще через месяц сапожники почувствовали тенденцию и прислали к Йосе делегатов. Делегаты объяснили, что шили тапочки и в кукольных мастерских, и во время сталинских репрессий, и во время хрущевской оттепели, и во времена брежневского застоя. Тапочки нужны были людям и в эпоху гласности, будут нужны и потом, когда эта эпоха пройдет. Поэтому сапожники имеют себе на хлеб с маслом, а, если нужно, и Йося это знает, могут сверху еще черную икру намазать. Хотя это трудно. Но можно. Например, Йося ежемесячно получает лично часть икры и прекращает погоню за инфляцией. Йося сказал, что ему грязные деньги не нужны и все будет по закону. «Зачем по закону? – взмолились сапожники. – Давай по-честному!» Но Йося был непреклонен.
Честный разговор состоялся уже через несколько дней в кабинете замдиректора Ростовобувьбыта или Обувьснабсбыта – в общем, у сапожников. Фамилия замдиректора тоже была некоторым обстоятельством, в силу которого он интересовался историей еврейского народа. Именно благодаря этому обстоятельству история не знала случаев, когда бы сапожники и евреи не могли договориться.
В разговоре кроме нас с Йосей решил принять участие Миша Портной, видимо, потому, что в суде ему так и не дали слова. Йося сказал: «Михаил Иосифович, я вас умоляю!» – и Миша пообещал молчать. Но мы знали, что с Мишиным опытом можно одолеть не только замдиректора, но и замминистра.
Мы пришли с новым вариантом договора аренды, в котором сумма была увеличена в десять раз. Это был ультиматум. Или – или. И всё!
Разговор был продуктивным только первые пять минут. Замдиректора, как человек деловой, посмотрел на договор, что-то посчитал на калькуляторе и сказал:
– Семь восемьсот, больше не могу.
– Это не разговор, – сказал Йося. – Десять.
– Иосиф, кто вам три года назад оплатил ремонт водопровода? – привел замдиректора аргумент, понятный лишь ему и Йосе. При этом Миша метнул в сторону Йоси удивленный взгляд, а Йося покраснел.
– Десять, – твердо сказал Йося.
– У тебя нет совести. Семь восемьсот, – не менее твердо возразил замдиректора.
– Совесть тут ни при чем. Десять.
После шестнадцатой репризы я поддержал ослабевшего Йосю и стал объяснять, что наши требования экономически обоснованы и юридически безупречны, что при несогласии с нашими требованиями сапожникам придется уже сейчас искать себе другое помещение, и т. д.