Судья Тэлти был суров по отношению к прессе. Он запретил входить в здание суда фотографам и кинооператорам и принял меры к тому, чтобы всю информацию о процессе журналисты получали только во время судебного заседания. Для представителей прессы он оставил в зале суда четырнадцать мест, но лишь два из них предназначались не для кливлендских репортеров: одно для Юнайтед Пресс и одно для Ассошиэйтед Пресс. Я возражал против такого решения. Во-первых, я сомневался, что кливлендские газеты сумеют дать объективный отчет о происходящем, во-вторых, не считал, что решение Верховного суда давало местным судам так много власти над прессой. Мое возражение было отклонено, да и сама пресса не слишком энергично отстаивала свои права.
Потребовалась неделя, чтобы подобрать присяжных — семь мужчин и пять женщин, большинство сравнительно молодые. Я был очень доволен, что старшиной присяжных стал инженер Ральф Уичел. Ему, как и мне, было тридцать три года, он хорошо разбирался в современных научных доказательствах. После того как присяжные были назначены, судья Тэлти приказал до конца процесса изолировать их в гостинице. Это оказалась та самая гостиница, где остановился я, и мне пришлось немедленно перебираться в другую.
На первом суде слабым местом в защите Сэма было то, что адвокаты не сумели собрать достаточного количества доказательств. На этот раз мы располагали показаниями доктора Пола Лиланда Кирка, криминалиста, обследовавшего спальню Шеппардов. Кроме того, вместе с Энди Терни мы по всей стране разыскали и допросили немало свидетелей, выступивших в защиту Сэма в 1954 году.
Первым представило своих свидетелей обвинение. Большинство из них давало показания еще в 1954 году; на этот раз не все у них прошло так гладко. Например, Роберт Шотке. В то время он был сотрудником отдела убийств кливлендского управления полиции, и на первом суде выступал главным свидетелем обвинения. Шотке допрашивал Сэма в госпитале всего через несколько часов после убийства и обвинил его в этом преступлении; тогда Шотке считали кем-то вроде Дика Трейси или сержанта Фрайди, смело выступившего против могущественного семейства Шеппардов и заклеймившего убийцу. Во время перекрестного допроса я прежде всего установил, что Шотке присутствовал в тот момент, когда сын Хоука нашел сумку для инструментов, в которой обнаружили окровавленные часы Сэма, его связку ключей и кольцо с университетской эмблемой.
— Мистер Шотке, вы понимали, что убийца Мэрилин мог оставить на этих предметах отпечатки пальцев? — спросил я.
Он признал, что это возможно.
— Вам не пришло в голову, прежде чем обвинять кого-либо в убийстве, выяснить, чьи это были отпечатки?
Мгновение поколебавшись, Шотке кивнул. Я спросил, почему же он обвинил Сэма, даже не проверив отпечатки, и в ответ не услышал ничего вразумительного.
— Офицер Шотке, — продолжал я, — вы знали, что Сэм лежит в постели с серьезными повреждениями, что ему сделали рентген шеи. Поинтересовались ли вы тяжестью полученных им ранений?
Он признал, что не сделал этого.
— Вы ведь понимали, что если эти повреждения довольно серьезны, то Шеппард не мог их сам себе нанести и, следовательно, он не виновен?
Шотке согласился и с этим.
— Значит, вы обвинили доктора, даже не потрудившись проверить, насколько обосновано ваше обвинение?
Шотке кивнул. Теперь он имел звание сержанта и больше не работал в отделе убийств. Возвращаясь на свое место, он уже не был похож на Дика Трейси.
Спенсер и Эстер Хоук тоже выступили свидетелями обвинения. Я спросил бывшего мэра, который к этому времени развелся с Эстер и был женат на другой, почему, после того как Сэм позвал его на помощь, он сразу же позвонил в полицию? Почему Хоук не захватил с собой оружие? И откуда Эстер сразу узнала, что Мэрилин в спальне? По большей части их ответы были расплывчаты, неопределенны, сводились к тому, что в тот момент они об этом как-то не подумали.
Кроме того, был еще доктор Сэмюэль Гербер, свидетель обвинения номер один на первом суде, седовласый коронер, бросившийся в атаку по команде «Кливленд пресс». Я ожидал появления доктора Гербера, мягко говоря, с нетерпением. Тогда, на первом суде, он долго расписывал кровавые пятна на подушке Мэрилин, утверждая, что в одном из них узнал отпечаток хирургического инструмента. Гербер не уточнил, какого именно, но описал отпечаток двух трехдюймовых лезвий с зазубринами на концах.