— Что-нибудь еще? Например, про волосы?
— Темные.
— Каштановые?
— Нет.
— Еще темнее?
— Да.
— Хорошо. А теперь, не оборачиваясь, опишите человека, которого вы только что видели перед собой.
— Кого описать?
— Человека, мимо которого вы прошли, не подав виду, что узнаете, а потом вдруг вспомнили, опишите его: он стоит у вас за спиной.
— Я его только что описал.
— Вы считаете, что это описание соответствует его внешности?
— Да.
— Вы, я полагаю, уверены, что не спутали мистера Зигмунта ни с кем другим?
— Да.
— Значит, это, вне всяких сомнений, мистер Зигмунт?
Судья:
— Ответ «да», не так ли?
— Вы настолько же уверены в том, что этот человек — Зигмунт, насколько уверены в том, что человек, которого 14 августа 1962 года вы видели меньше секунды, Джон Келли?
— Я не настолько уверен.
— Не настолько?
— Нет.
— Но все-таки уверены?
Судья:
— Ваш ответ будет занесен в протокол.
— Нет, я не уверен.
Судья:
— Вы же только что были уверены, что этот человек — мистер Зигмунт?
— Он похож на него.
Судья:
— Разве вы только что не сказали, что это мистер Зигмунт? Между понятиями «тот самый» и «похож» — большая разница. В ней-то и заключается самая большая сложность этого дела. Вы же утверждали, что этот человек — мистер Зигмунт?
— Я не уверен.
Я (обращаясь к Шене):
— Подойдите, пожалуйста, и встаньте вот здесь.
— Теперь, мистер Фриман, я попрошу вас посмотреть на него как можно внимательнее, если нужно, со всех сторон, и сказать присяжным, узнаете ли вы мистера Зигмунта или нет.
— Повернитесь, пожалуйста. Я не могу точно сказать.
Судья:
— Вы помните свои показания, что провели с мистером Зигмунтом полчаса?
— Совершенно верно.
— И вы хотите сказать, что после этой получасовой, несомненно запомнившейся, очень важной для вас беседы не можете с уверенностью ответить, с этим ли человеком вы вели разговор о крупнейшем в нашей истории ограблении, когда впервые в жизни собирались выступить в качестве свидетеля?
— Я не уверен.
— Когда вы разговаривали с мистером Зигмунтом, вы сознавали, что это важный момент, не так ли?
— Я этого не понимал.
Судья:
— Что? Вы не понимали, что речь идет о полуторамиллионном ограблении, что на карту поставлена свобода людей?
— Нет, не понимал.
Судья:
— Случалось ли в вашей жизни более важное событие?
— Я бы сказал, нет.
После перерыва я заставил Фримана признать, что Зигмунт и Шена совсем не похожи друг на друга и что спутать их обоих очень трудно. Потом задал ему вопрос:
— А теперь, доктор, со всей осторожностью, которую, как вы говорите, проявили при опознании, и не забывая о совершенной вами серьезной ошибке, скажите, считаете ли вы возможным, что ваше опознание мистера Келли тоже могло быть ошибочным?
— Нет, — ответил Фриман.
— Даже толкуя все сомнения в его пользу, вы все равно уверены, что правы?
— Да.
— И при всем вашем человеческом великодушии?
— Нет-нет, — вмешался судья Вызански, — великодушие здесь ни при чем.
— Вы правы, ваша честь, — согласился я, — слово выбрано неудачно. Приношу свои извинения.
Судья повернулся к Фриману:
— Адвокат задал вам вопрос, который когда-то задавал Кромвель: «Во имя христианского милосердия, не думаете ли вы, что могли ошибиться?»
— Я не думаю, что ошибаюсь, — ответил Фриман.
Жалеть дантиста было нечего. Во время перерыва я попросил привезти в суд Зигмунта. Инспектор ни капли не был похож на Шену, и мне хотелось, чтобы Фриман сам понял степень своей ошибки.
Перекрестный допрос продолжался. Фриман признал, что его описание Зигмунта было в действительности описанием Шены, человека, которого ему предложили опознать. Он отрицал, что это была преднамеренная ложь, а настаивал на «ошибке». Развивая свою мысль, он добавил:
— Сначала я подумал, что этот человек — мистер Зигмунт, но потом стал его описывать и понял, что это не он.
Инспектор пока стоял в сторонке, и я, наконец, попросил Фримана все-таки описать Зигмунта.
— Я не могу описать его.
— Но вы хоть что-то помните об инспекторе по фамилии Зигмунт?
— Да.
— Это мужчина или женщина?
— Мужчина.