Почему-то в голове вертится мысль о том, что Магистр все продумал и не хочет, чтобы у его будущего «брачного вложения» был «не товарный вид». Хотя в этом мире махрового торжествующего патриархата, по-моему, всем наплевать на то, как выглядит женщина. Не представляю, чтобы кто-то докапывался до простых служанок, откуда у них синяки и почему зубы - через один.
— Не гуляю, - отрицательно мотает головой Амелия, и белокурые локоны подпрыгивают непослушными пружинками. – Там уже весна, да? Принесешь мне первоцветов?
— Мы нарвем их вместе! – обещаю я и сама верю в то, что говорю. – Нарвем огромный букет, а потом засушим его и будем любоваться следующей зимой.
— Огромный не надо, - шепчет Амелия. – Всего несколько цветочков.
— Хорошо, букет рвать не будем. Но на зиму предлагаю засушить – много, разных. Сделаем гербарий и украсим твою комнату.
— Гер… гера… - Она по-детски наивно хмурится, явно не понимая, что это за новое слово и почему оно не дается ей с первого раза.
— Увидишь, - улыбаюсь ей, - тебе обязательно понравится.
Мне становится капельку легче, потому что теперь, несмотря на все тяготы и опасности незнакомого мира, мне есть ради кого быть сильной и смелой.
Глава двадцать пятая
Глава двадцать пятая
Громкий храп служанки заставляет нас обеих вздрогнуть и повернуть головы в ее сторону. Голова девицы обессилено падает на грудь, подбородок упирается куда-то под шею и я с облечением выдыхаю только когда замечаю длинную нитку слюны у нее изо рта. Кажется, служанка спит так крепко, что ее не разбудит даже пушечный выстрел над головой. Вот и славно. Надо бы подумать о том, чтобы раздобыть ее один пузырёк сонного зелья.
— Пустишь меня? – присаживаюсь на край кровати рядом с принцессой.
Амелия тут же отползает к другому краю и я забираюсь к ней под одеяло.
— Мамочка, ты замерзла, - не спрашивает, а констатирует факт Амелия и крепко-крепко ко мне прижимается.
Я чувствую, как бьется ее сердечко – быстро-быстро, как от быстрого отчаянного бега. Мне очень хочется узнать, чем она занимается днем, что любит на завтрак, да хотя бы ее любимый цвет. Но кажется, что сейчас все это не так важно. Даже просто лежать в обнимку рядом – это настолько трогательное и душевное тепло, что стоило всех ухищрений (и даже гораздо больших), которые понадобились, чтобы эти минуты стали возможны.
Конечно же я много раз представляла себе, как могла бы играть со своей дочкой, как могла бы укладывать ее спать, как могла бы учить ее делать первые шаги, даже петь ей колыбельные, даже с моим ужасным слухом и отсутствием даже минимальных вокальных данных. Я могла бы отдать ей почти всю себя. Я очень этого хотела. И мы могли бы вот так же вместе валяться под одеялом прежде, чем уснуть.
А сейчас… сейчас мы просто нуждаемся друг в друге - я, неумеха, не знающая ни местных обычаев. Ни местных традиций, и эта испуганная, но все равно храбрая малышка. Она ведь могла расплакаться, поднять крик, когда. Наконец, увидела родную мать, но вместо этого собралась и ведет себя как стойкий оловянный солдатик.
Так что еще не ясно, кто сильнее.
— Спой мне, пожалуйста, - шепчет на ухо Амелия. - Потихоньку.
— Только чур потом никому не рассказывать, что у твоей мамы плохой голос и вообще она не умеет петь, - отвечаю полушуткой.
А вдруг у настоящей Изабеллы был поставленный оперный вокал в четыре октавы. Я на ее фоне буду ревущей сиреной.
— Обещаю не рассказывать, - хитро улыбается принцесса и прикрывает ладонью хихикающий рот с по-детски мелкими зубами.
И мне ни капельки не стыдно опозориться перед Амелией. Вот только что ей спеть? Из местного я знаю только песнь о Воспарившей Луне, но не уверена, что хочу петь ее маленькому ребенку. Хотя, дети в средние века взрослели гораздо быстрее, чем в моем родном времени. Но мне все равно хочется выбрать что-то очень мягкое и родное, из самого моего детства.
И песня приходит сама собой. Даже и не знала, что ее помню. Кажется, это был какой-то мультфильм.
Есть на свете цветок алый-алый.
Яркий, пламенный, будто заря,
Самый солнечный и небывалый,
Он мечтою зовется не зря.
Мое пение вряд ли можно назвать именно пением, я скорее шепчу, все же опасаясь разбудить сопящую в нескольких метрах от нас Тильду.
Может, там, за седьмым перевалом,
Вспыхнет свежий, как ветра глоток,