Горло перехватило на вдохе. Мир качался вверх и вниз вместе с движением корабля. На берегу внезапно появился Ксеркс – отдельная фигура, человек, не трудившийся вместе с остальными. Царь Персии стоял в длинном одеянии, ладонью прикрывая глаза от солнца.
Отвлекшись, Фемистокл чуть не упал за борт, когда триера ударила в цель. Все судно отозвалось громким стоном. Именно поэтому бронзовый таран ставили на килевую балку, проходившую по всей длине корпуса. Только эта часть корабля могла выдерживать таранные удары.
Первым с палубы на палубу прыгнул персидский капитан, за которым последовали несколько человек. В их глазах Фемистокл увидел отчаяние. Персов остановили щитами, а потом изрубили мечами. Тела сбросили в море, а большое красно-черное пятно на палубе смыла соленая вода, и на досках остались только розовые полосы.
Келейст прокричал новый приказ, и весла ударили в другую сторону, разводя два корабля. Будь у них больше времени, команда с удовольствием обыскала бы персидскую галеру. Персы носили много золота, и Фемистокл старался не обращать внимания на звонкие побрякушки, уже появлявшиеся на его гоплитах. Сам он считал, что эти люди, пожелай они того, могли бы заполучить весь мир.
Второй персидский корабль попытался затеряться в хаосе сражения. Ему даже удалось развернуться, хотя Фемистокл заметил, что весел на одной стороне нет, что и объясняло невысокую скорость. Какой-то греческий таран прошелся по борту, ломая весла и убивая державших их гребцов. Скорости, чтобы уйти, персам явно недоставало, и они просто отползали подальше. Фемистокл поймал себя на том, что ухмыляется, когда его триерарх развернул корабль им вслед. Погоня на море – дело обычно долгое, но только не в том случае, когда у преследуемого сломана половина весел и трюм полон трупов.
Воспользовавшись затишьем, Фемистокл снова оглядел поле боя – точно так же, как сделал бы это на суше. Будучи стратегом, он старался держать в уме картину всего действа. Для воина в строю есть только те, кто вместе с ним, слева и справа, и тот, кто напротив. Командующий должен видеть дальше – и это правило справедливо не только на суше, но и на море.
Персы привели сюда огромный флот, и только узость пролива позволяла грекам продолжать вести сражение. Фемистокл понимал это. При нынешнем положении дел враг не мог использовать свое подавляющее преимущество. Эвакуация на Саламин дала афинянам временную передышку, но врагов все равно было слишком много! Корабль за кораблем персы перемалывали союзный флот. Такова была общая картина. Коринфяне потеряли половину своих – двадцать из сорока. Десятки афинских галер были потоплены или взяты на абордаж и сожжены. Афиняне понесли самые большие потери и уничтожили больше врагов, сражаясь как сумасшедшие на глазах у женщин и детей. Не с таким ли страхом и изумлением смотрели со своих зубчатых стен жители Трои? Крови при Саламине пролилось не меньше. Тел и обломков было местами столько, что галеры расталкивали их носами.
В момент просветления Фемистокл с полной ясностью понял, что они не смогут победить, – и его накрыла паника. А потом он начал думать, использовать данный ему гениальный ум, сделавший его первым в Афинах представителем того золотого поколения. Спартанцы всегда жаловались на афинскую хитрость, напомнил он себе. И разве он не величайший афинянин? Должен был быть способ переломить ход битвы.
Нагоняя незадачливого перса, Фемистокл снова посмотрел на берег, откуда сам Ксеркс наблюдал за тем, как в смертельной схватке истребляют один другого два флота. Половина персидской армады еще не вступила в бой и, держась в стороне, как акула, ожидала своего часа, чтобы войти в пролив.
Над городом, который Фемистокл так любил, поднимался дым. Конец всему, что он знал, приближался с неотвратимостью падающего молота.
– Перикл, не стой так близко к краю! – резко бросила Агариста. – Что я скажу твоему отцу, если ты разобьешься насмерть о камни?
Младший сын обернулся и взглянул на нее из-под бахромы густых черных волос, свисавших до самых глаз. Он всегда смотрел как будто из тени, смотрел с негодованием, ощущавшимся почти физически. Агариста ждала, не позволяя себе отвести взгляд, пока юноша не решил, что ясно выразил свое мнение, и, пожав плечами, не отступил на полшага назад. Она одернула сына не столько из страха за него, сколько для того, чтобы успокоить нервы.