— Я не о себе говорю, — огрызнулся Дудкин. — Моисей не любит, когда с Зойкой кто-нибудь шашни заводит. А насчет поворота вам, товарищ сержант, лучше помолчать. Вы его, кажется, одним из первых получили…
Борзов скрылся за дверью, сделав вид, что не расслышал замечания связиста.
— Еще тебе один совет, — проговорил Павличенко, помогая завязать мешок. — Не спорь со стариком. Жутко, как любит приврать. Хлебом не корми, а дай только поговорить. И, боже сохрани, перечить ему. В два счета выгонит. Станешь поддакивать — будешь есть сметану, сливки, мясо, ягодки. Попробуешь уличить в брехне — мигом скомандует: «Валяй-ка ты домой по столбам да больше не заглядывай!» А что это такое — спроси у Дудкина. Он тебе разъяснит.
Пограничники засмеялись. Дудкин сознался:
— Был такой случай, скрывать не стану… Через моисеевскую заимку проходит наша телефонная линия. Я частенько ездил «ремонтировать» ее. Первое время старик относился ко мне нормально. Я рассказывал ему о последних сводках Совинформбюро, возил Зойке книжечки.
— А «Даурию» ты, случайно, не туда уволок? — спросил неожиданно Павличенко, вспомнив, как ругались пограничники, обнаружив пропажу книги.
— Какую «Даурию»? — округлив глаза, спросил Дудкин.
— Будто и не знаешь — какую?
— Не знаю. Кроме Де Лапеги, я ей ничего не возил.
— Кого? — переспросил Павличенко засмеявшись.
— Ну, этого самого, который «Собаку на сене» написал.
— Будешь возвращаться — прихвати, — попросил Павличенко Костю, не обращая внимания на притворство Дудкина. — Только не Де Лапега, а Лопе де Вега.
Валька продолжал:
— А однажды Моисей увидел нас с внучкой за сараем. Не помню уж, о чем мы тогда шептались. Насупился старик, как барсук. Мне бы, дураку, к нему с подходцем, а я возьми да что-то возрази. «Что, говорит, по столбам захотел прошуметь?» Я на дыбки. Как же так: связисту и вдруг — по столбам? Тогда он мне и скомандовал. С тех пор «цепочка» там и не ремонтируется. Никак не могу осмелиться нанести старику «визит». Перед Зойкой стыдно… Будешь у них, разведай, какая там сейчас обстановка…
Восьмидесятилетний охотник Моисей Васильевич Потапов, коренной русак, неизвестно по каким соображениям нареченный родителями библейским именем, жил верстах в пятнадцати от заставы, в пади Дальджиканской. Добрая слава ходила по границе о старом охотнике.
Спросите у любого пограничника, знает ли он Потапова, и он вам непременно ответит:
— Моисея? Как же, как же! Кто же не знает Моисея?
Если собеседник разговорчивый, то из такого вопроса может возникнуть длинное повествование о доблестных похождениях смелого старика. Если вам предстоит дальняя дорога, будьте уверены: время пролетит незаметно. Вы даже пожалеете, что путь ваш недостаточно долог. Вам расскажут о том, что Моисей имеет на своем счету более двух десятков задержанных или подстреленных нарушителей границы, и о том, что он трижды участвовал в столкновениях с закордонными бандами, и о том, что ему принадлежит немалая роль в разгроме группы белогвардейского генерала Шильникова, и о том, что Моисей имеет грамоту Верховного Совета. Словом, вам расскажут столько любопытного, что вы обязательно захотите познакомиться с этим человеком.
Но лучше всех знают Моисея все-таки стрелкинцы. Для них он — свой человек. Не зря старшина Кукушкин сказал однажды: «Мы зачислили тебя, Моисей, в списки личного состава навечно. Ты — наш!»
Когда поселился Моисей в Дальджиканской пади, никто толком не знал. Поговаривали, что этот глухой уголок выбрал еще его отец — беглый каторжник с Карийских приисков. Говорили, что это было лет сто назад, если не больше. Может быть, поэтому моисеевскую заимку до сего времени по старинке и называли «выселком».
Вместе с Моисеем на заимке жили: его жена Фекла, двадцатипятилетний сын Степан и внучка Зойка — дочь старшего сына Иннокентия, погибшего на Хасане. Глуховатый Степка, в детстве сломавший ногу, — она срослась так, что стала короче, — получил освобождение от службы в армии и помогал отцу.
Было на выселке небольшое хозяйство: домик, банька по-черному, амбарчик, огородишко, пара коровенок, лошадка. Зимой старик охотился, летом заготавливал ягоды и грибы.
Так и жил он на отшибе, вдали от людей. Попытка втянуть старика в колхоз провалилась. Он хоть и не был против колхоза, но переезжать в Кирпичный Утес отказался. «Нечего мне там делать, — заявил он представителю укома партии, приезжавшему агитировать его. — Здесь как-никак своя земля. Помру, будет где крест поставить».
В удачливый, урожайный, как говорят охотники, год Моисей промышлял белку, колонка. Иногда бродил по горным речушкам с лотком — мыл золотишко. Пока не была закрыта граница, поддерживал кое-какие связи с китайцами-золотишниками, сбывал им свои небольшие трофеи. С установлением в пограничной полосе строгих порядков бросил это занятие, стал жить как бог пошлет. Ни о чем он не тужил, ни на кого не жаловался. Лишь изредка, когда удавалось пропустить чарочку самогонки, Моисей приговаривал: «Конечно, с китайцами было неплохо. Все доходишко кой-какой давали».