Наконец Моисей на четвереньках выползал в предбанник, набрасывал на себя какую-нибудь лопотину и вываливался через порог. Старуха брала лошадь под уздцы и везла чуть живого хозяина домой. С полчаса он приходил в себя. Потом трясущимися руками сворачивал козью ножку, наливал чай и начинал наслаждаться: хлебнет из блюдца, затянется махоркой, хлебнет, затянется.
Откинувшись к стене, он дул в блюдце, примостившееся на трех пальцах, и, блаженно закрывая глаза, изрекал:
— Вот это банька, всем баням — банька! Березовый веник, он всю хворь… дурь… лень… выбьет. А ежели после парилки хлобыстнуть чарку да понюхать чесночку, то и в сто лет можно хоть под венец…
И вот этот, можно сказать, священный порядок однажды был самым бесцеремонным образом нарушен.
Когда Фекла засуетилась, торопясь «подать транспорт», Зойка не вытерпела:
— Я сейчас его привезу! Так привезу, что в другой раз не захочет!
Она выбежала на улицу, а через несколько минут вернулась, села к самовару. Прошло полчаса. Старуха забеспокоилась: «Что бы это? Уж не запарился ли, часом?»
— Ничего ему не сделается. Он — закаленный! — утешала внучка.
В сенях что-то загрохотало, дверь распахнулась, и в избу ввалился сперва огромный клуб морозного воздуха, а за ним — Моисей, держа в руках охапку белья. Старуха забилась в угол.
— Где лошадь?! — взревел Моисей. — Или не знаете?!
Зойка встала из-за стола и, подбоченившись, посмотрела в упор на старика.
— Знаем, Моисей Васильевич, все знаем… — проговорила она спокойно. — Бабушка ни при чем. Я распрягла лошадь. Хватит чудачествами заниматься, чай, не маленькие…
Моисей швырнул в угол белье, уставился на Зойку, часто заморгал ресницами.
— Это еще что? — зловеще прошипел он. — Кто в доме хозяин? Ты? Или я?
— Вы, вы хозяин, но издеваться над бабушкой я вам не позволю, — ответила Зойка. — Ничего не сделается, если и пешком до избы дойдете. Недалеко. Не заблудитесь!
Моисей задохнулся, схватил чересседельник и замахнулся, но Зойка вырвала чересседельник, забросила его под кровать и бестрепетно уставилась деду в глаза. Моисей не выдержал взгляда, внутри у него что-то крякнуло, сломилось. Он растерянно оглянулся и неуверенно сказал:
— Чтобы завтра ноги твоей здесь не было.
Зойка дерзко усмехнулась и сказала бабушке:
— В баньку пойдем? Пора, а то выстудится…
Так был свергнут на выселке грозный монарх. С этого дня жизнь в Дальджикане пошла по-другому. Как ни храбрился старик, как ни порывался иной раз напомнить о былом могуществе, но это ни на кого уже не производило прежнего впечатления…
Сопровождавший Костю Дудкин, подъезжая к выселку, забеспокоился.
— Может, мне лучше не появляться? Выгонит ведь?
— Да брось ты! Он уже, наверно, забыл теперь.
Пограничники въехали во двор, спешились, привязали коней. Не успели они привести себя в порядок, как в дверях показался Моисей. Дудкин торопливо приложил руку к козырьку. Слезкин сделал то же самое.
— А-а-а! Ты опять заявился? — пробубнил Моисей, не ответив на приветствие. — Линию приехал ремонтировать? — ехидно протянул он.
— Никак нет. Раненого бойца привез к вам на побывку, — отрапортовал Валька, показывая на Слезкина. — Начальник послал.
Моисей, забыв о проделках Дудкина, засуетился.
— Степка! — крикнул он сыну. — Помоги ребятам!
— Да вы, Моисей Васильевич, не беспокойтесь. Мы сами справимся, — сказал Слезкин, знакомясь со стариком и его сыном.
Обиженный Дудкин отвязал коня и, собираясь ехать, вставил ногу в стремя.
— А ты это куда собрался, Хлыщ Иваныч? — грубо остановил его Моисей. — Заходи, чайком хоть угостись!
— Мне начальник велел не задерживаться, — небрежно ответил Валька, делая вид, что не очень-то и нуждается в моисеевском гостеприимстве.
— Заходи, заходи, скажешь, что я задержал! — бросил Моисей, направляясь в дом.
Пограничники переглянулись. Слезкин, подбадривая товарища, подмигнул.
— Возьми у меня в переметной сумке ламповое стекло, отдай старику, — сказал он. — Может, подобреет…