— Почему же вы не стреляли?
— А ты почему не стрелял? — спросил Моисей улыбаясь.
— Жалко.
— Вот и мне жалко. Видимо-невидимо пострелял я всякого зверья. А на эту божью животину рука не подымается!
Охотники совсем было уже спустились с хребта, как на их пути опять показалась та же кабарожка. Моисей несколько раз хлопнул в ладоши. Кабарга стремительно помчалась в гору, туда, откуда только что сбежала.
— Ну как ты будешь в нее стрелять? — спросил старик. — Сама под пули лезет, на смерть бежит, лишь бы увести нас от детенышей.
«Зверушка и та любит, — с уважением подумал Слезкин. — Человек человека любит. Человек землю свою любит, леса вот эти от врагов бережет. Все из любви, выходит». — Слезкин захлопал светлыми ресницами.
Моисей внезапно остановился. Замер и Костя. В ветвях березняка показалась большая комолая голова сохатихи.
Сохатиха, нагнув подбородком тоненькую березку, откусывала с самой верхушки листья. Под ногой Слезкина хрустнула ветка. Животное вскинуло голову, навострило большие уши. Костя сорвал с плеча ружье, прицелился. Моисей схватился за ствол.
— С ума спятил? Не видишь?
Сохатиха сорвалась с места и поскакала вдоль косогора. Вслед за ней, подпрыгивая на длинных, слабеньких ножках, семенил красненький теленок.
— Не заметил, — оправдывался Слезкин, с уважением глядя на Моисея.
Костя шел и то и дело оглядывался, прислушивался. Иногда ему чудился лай собаки, и он останавливался, затаив дыхание.
Моисей продолжал рассказ о кабарге.
— Когда анжиганчики подрастут, они вылазят из гнезд и, оголодавши, начинают попискивать — звать матушку. Если матери близко нет, к анжиганам бежит другая кабарга. Кормят, значит. Кое-кто из нашего брата охотников делает берестяной манок, изображает писк кабаржат. Мать прибежит, и тут же ее уложат.
— Подлый метод охоты! — возмутился Костя.
Моисей согласился.
— Конечно, подлый. Ты возьми зверя так, как положено, а не обманом. Тайга не любит таких охотников.
Наконец спустились к заросшему осокой болотцу. В глубине небольшого заливчика раздавался шумный плеск шилохвостей. Из прибрежных густых зарослей осоки, громко крякая, выплыла крохалиха с выводком. Утята бойко скользили, останавливались, хлопая слабенькими крылышками по воде, вертелись на одном месте, потом стремительно догоняли мать. С шипящим посвистом прилетел табунок касаток. Сделав крутой вираж, они сели на воду. Несколько выстрелов, один за другим, разорвали тишину.
К обеду охотники вышли к ручью на опушке молоденького соснового леска. Сложив в кучу трофеи, они разулись, сняли верхнюю одежду, развесили по кустам для просушки. Полуденное солнце разогнало сырость, заставило попрятаться мошкару, тучами звеневшую над низиной.
Слезкин, умывшись в ручье, сидел на корточках и наблюдал за разомлевшей пчелой, сонно повисшей на венчике ромашки.
Моисей большим охотничьим ножом нарезал куски мяса. Закончив подготовку к обеду, он бросил Косте солдатский котелок.
— Зачерпни водички да топай сюда. Надо малость подзаправиться.
Чистый лесной воздух и усталость возбуждали аппетит. Костя с удовольствием жевал поджаренное мясо, запивал холодной родниковой водой, и ему казалось, что нет на свете никакой войны, нет тревожной границы, через которую во мраке шныряют всякие кулунтаи, нет смерти, горя, а есть только эта лесная тишина, эти пчелы на ромашках, эта кабарга, бесстрашно стоящая на страже детей, и есть где-то Зойка, идущая сейчас к нему. Но это мимолетное ощущение сменилось мыслью, что все это тихое, хорошее только потому тихое и цветущее, что охраняют его сейчас Торопов, Панькин, Айбек, Морковкин, Валька-балагур. И еще роднее, еще дороже показались ему все эти люди. И за это же тихое, цветущее гремят сейчас пушки на фронтах, гибнут такие же парни, как он, Морковкин, Валька, Айбек.
Костя нахмурился и почувствовал, что ему стало неловко и стыдно наслаждаться всеми этими благами. Он думал так, а сам все посматривал в просветы между деревьями, все к чему-то прислушивался, все кого-то беспокойно ждал.
Вдруг совсем близко прогремел выстрел. Слезкин вскочил. «Она!» — ударило сердце.
— Зойка резвится! — сказал сквозь сон Моисей. — Коза, наверно, подвернулась. Любит она их гонять.
Спустя немного, к роднику подбежал Кубарь. Он по-хозяйски обнюхал лежавшую на траве дичь, вильнув хвостом, остановился перед Моисеем, гавкнул. Слезкин радостно прижал его морду к груди, нежно гладил, а сам неотрывно смотрел в сторону выстрела. Он и не заметил, как Моисей, приоткрыв один глаз, зорко следил за ним.