И давай не будем возлагать вину на конфессиональные комиссии. Виноваты мы, а не они. Демагоги в конгрессе не продержались бы ни одного дня в атмосфере элементарного здравого смысла. Но истерия в обществе придает им силу.
Это доказывает, Джонни, что людям не всегда можно доверять. Человеческие существа, даже в условиях демократии, слишком часто превращаются в толпу. Вот почему процесс Шинн-Корнерс против Джозефа Ковальчика чреват бурей, способной уничтожить всю Америку. Кто защитит людей от их худшего врага — самих себя, — кроме тех, кто отказывается потворствовать беззаконию даже в самом незначительном деле?
— Слушайте, слушайте, — усмехнулся Джонни.
Судья Шинн перестал шагать и склонился над столом, теребя блокнот и искоса глядя на Джонни.
— Простите, — извинился Джонни. — Но я по горло сыт словами.
— Я тебя не упрекаю, — кивнул судья. — Давай перейдем к делу. Предположим, я назову тебе подлинную причину моего желания включить тебя в жюри.
Джонни уставился на судью.
Старик задумчиво разглядывал его, пощипывая губу.
— Ну? — осведомился Джонни.
— Нет, — сказал судья. — Я позволю тебе самому это сделать. А сейчас давай нанесем визит Джозефу Ковальчику.
Эдди Пэнгмен стоял на часах перед церковью. Он больше не выглядел несчастным. Эдди браво вышагивал взад-вперед, насвистывая на ходу, а его продолговатое лицо светилось от возбуждения и казалось совсем детским.
Он с серьезным видом пропустил судью и Джонни.
Дрейкли Скотт, патрулировавший церковь сзади, походил не на мальчика, увлеченного игрой, а на мужчину, который вернулся к детству, стараясь спастись от трудностей взрослой жизни. Его прыщавое лицо было мрачным, а узкие плечи напряжены.
При виде двух мужчин Дрейкли насторожился, а в его глазах промелькнула обида, которую Джонни заметил в лавке Питера Берри в пятницу утром.
— Не знаю, должен ли я пропускать вас, судья, — с вызовом заговорил он. — Хьюб Хемас говорил…
— Вот что я скажу тебе, Дрейкли, — прервал его судья Шинн. — При первой же попытке со стороны Джонни Шинна или меня позволить заключенному бежать можешь стрелять на поражение. Это достаточно справедливо?
Паренек густо покраснел.
— У кого ключ от кладовой с углем?
— Его охраняют, — пробормотал Дрейкли.
Они спустились по крошащимся ступенькам в церковный подвал. Джонни быстро моргал после яркого солнца. Когда его глаза привыкли к темноте, он разглядел над головой дубовые балки с остатками коры и неровными следами топора. В подвале находились старомодная угольная печь и кладовая. Дверь кладовой была слегка приоткрыта; отпертый замок свисал с выглядевшего новым крючка. Свет проникал сквозь щели в стенах.
На стуле лицом к двери с ружьем на коленях сидел Мертон Избел. Стул был частью старой сломанной церковной скамьи.
— У него кто-то есть, Мерт? — спросил судья.
— Мистер Шир.
Судья Шинн коснулся руки Джонни.
— Прежде чем мы войдем…
— Да?
— Я хочу, чтобы ты притворился, будто он тебя интересует.
— Ковальчик? Но так оно и есть.
— Задавай ему вопросы, ладно?
Джонни кивнул.
На стук судьи ответил голос священника, и они вошли в кладовую.
Единственный уголь, который увидел там Джонни, был сложен в углу маленькой кучкой, вероятно оставшейся с прошлой зимы. Но угольная пыль была повсюду. Правда, пыль пытались подмести — наверняка Ширы, — но движения заключенного разбрасывали ее снова. Стены покрывала сажа.
Единственное окошко на верху стены было недавно забито досками. Помещение освещала 25-ваттная лампа, свисавшая с потолка в проволочной сетке.
Джозеф Ковальчик сидел на краю койки, потягивая из стакана горячий чай. На складном столе были разбросаны остатки пищи. Когда они вошли, мистер Шир складывал тарелки на поднос.
— Мы отлично пообедали, — весело сказал священник. — Он попросил чай в стакане с лимоном и вареньем. Европейский стиль. Судья, вам не кажется, что он выглядит гораздо лучше?
— Кажется, мистер Шир. — Судья посмотрел на тарелки. — Знаменитые отварные блюда Элизабет?
— Кто-то должен заботиться о его телесных нуждах, — твердым голосом произнес священник. — Я бы хотел что-то сделать с этой угольной пылью.