Земляне отвернулись; Беллман, содрогаясь от воспоминаний о своих диких снах и ужасном пробуждении, заметил в углу пещеры начало тропы, огибавшей пропасть, — тропы, что выведет их к утраченному солнцу.
Беллман велел товарищам выключить фонарики, чтобы поберечь батарейки. Неизвестно, сколько заряда еще осталось, а свет был насущной необходимостью. Его фонарик будет гореть, освещая путь всем троим, пока не погаснет.
Из пещеры беспробудного сна, где марсиане валялись вокруг своего снотворного истукана, не доносилось ни звука, ни шороха, но от ужаса, подобного которому бывалый путешественник Беллман, медливший на пороге, не испытывал ни разу в жизни, его затошнило, а голова пошла кругом.
Из пропасти тоже не доносилось ни звука, и больше не расходились фосфоресцирующие круги на воде. И все же непостижимым образом тишина мешала сосредоточиться, замедляла шаг. Она поднималась, точно липкая слизь из глубокой ямы, в которой Беллман тонул. С трудом волоча ноги, он начал подниматься, подталкивая, пиная и проклиная товарищей, которые двигались, как сонные мухи.
То был подъем через лимб, восхождение из надира сквозь осязаемую и вязкую тьму. Все выше и выше ползли они по монотонному, незаметно изгибающемуся склону, где терялось всякое понятие о расстоянии, а время измерялось только повторением бесконечных шагов. Ночь уступала слабому лучику света перед ним, ночь смыкалась позади, подобно всепоглощающему океану, терпеливому и неумолимому, выжидающему своего часа, когда свет неминуемо погаснет.
Время от времени заглядывая за край пропасти, Беллман видел, как постепенно угасает флуоресценция в глубине. Фантастические картины вставали перед его мысленным взором — словно адский огонь догорал в остывающей преисподней, словно туманности тонули в пустотах вселенной. Голова шла кругом, как у всякого, кто сверху вниз заглянул в бесконечность… Вскоре тьма стала непроницаемой, и Беллман понял, какое большое расстояние они преодолели.
Робкие позывы голода, жажды, усталости подавлял страх, что гнал его вперед. Оцепенение, сковывавшее Чиверса и Маспика, понемногу рассеялось, и они тоже ощутили прилив ужаса, бездонного, как ночь. Теперь они шли сами — бить, пинать и уговаривать их больше не требовалось.
Древняя, злобная, вгоняющая в ступор ночь нависала над ними. Она походила на густой и вонючий мех летучей мыши — осязаемая, она забивала легкие, притупляла чувства. Тишина стояла такая, будто уснули все почившие миры… Казалось, прошли годы, прежде чем из этой тишины возник и настиг беглецов знакомый двойной звук: что-то ползло по камням далеко внизу, в бездне; неведомая тварь с чавканьем вытаскивала ноги из трясины. Необъяснимый, возбуждающий в мозгу безумные идеи, этот звук привел землян в исступление.
— Господи, что это? — выдохнул Беллман.
Он вспомнил слепые, омерзительные, осязаемые видения первобытной ночи, которым не место в человеческих воспоминаниях. Его сны и кошмарное пробуждение в пещере — белый истукан — полуобглоданный троглодит внизу на утесе — мокрые пятна, ведущие к обрыву, — все вернулось, навалилось на полпути между субмарсианским морем и поверхностью Марса, как приступ тяжелого безумия.
Ответом на его вопрос был звук. И он как будто стал громче — поднимался из глубины по стене. Чиверс и Маспик, включив фонарики, вприпрыжку понеслись вперед; Беллман, утратив последние остатки самообладания, последовал их примеру.
Они бежали наперегонки с неведомым ужасом. Сквозь тяжелое биение сердец и мерный топот собственных ног они продолжали слышать зловещий необъяснимый звук. Им казалось, они оставили позади много лиг тьмы, но звук приближался, поднимаясь все выше, будто источник его взбирался по отвесной скале.
Теперь звук раздавался ужасающе близко — и немного впереди. Затем внезапно смолк. Мечущиеся лучи фонариков Чиверса и Маспика, бежавших голова к голове, выхватили из тьмы затаившуюся тварь, что перегородила все два ярда карниза.
Какими бы закоренелыми авантюристами они ни были, земляне заорали бы в голос или бросились вниз с обрыва, если бы вид этой твари не вызывал своего рода каталепсию. Ибо бледный истукан с алтаря, раздувшийся до гигантских размеров и отвратительно живой, восстал из бездны и теперь сидел перед ними!
Вне всяких сомнений, эта тварь и послужила моделью для отвратительного золотого идола. Огромный горбатый панцирь, отдаленно напоминающий доспехи глиптодонта[109], сиял мокрым белым золотом. Голова без глаз, настороженная, но сонная, вытягивалась вперед на непристойно изогнутой шее. Около дюжины коротких ножек со ступнями в виде перевернутых кубков косо торчали из-под нависающего панциря. Два хоботка в ярд длиной, с чашеобразными концами, зашевелились по углам жестокой пасти и медленно развернулись к землянам.
109
Глиптодонт — вымершее млекопитающее, предок нынешних плащеносных и гигантских броненосцев.