Даже в те далекие дни я, Стивен Магбейн, единственный пуританин в команде безбожников, никогда не брал в рот ни вина, ни иных крепких напитков и в любых обстоятельствах оставался истовым рехабитом[66]. А посему я отошел, не испытывая интереса к древнему вину, но скорее преисполнившись неодобрения, а вот мои товарищи приблизились, жадно принюхиваясь. Хоть я и стоял поодаль, в ноздри мне тут же с необычайной силой ударил густой и странный запах богопротивных специй; едва лишь вдохнув его, я почувствовал что-то вроде головокружения и на всякий случай сделал еще шаг назад. Остальные же моряки налетели на кувшин, словно мошки на бродильный чан по осени.
Капитан обмакнул указательный палец в вино и слизнул пурпурные капли.
— Господи Исусе! Да это королевский напиток! — проревел он. — Отставить, ненасытные вы канальи! Бочки с питьевой водой — на борт, команду — на берег, на «Соколе» остаются только вахтенные. Устроим ночью роскошное пиршество, а уж потом опять возьмемся за испанцев.
Мы выполнили приказ. Услыхав новости о находке капитана и откладывающемся отплытии, команда «Черного сокола» весьма обрадовалась. В этой тишайшей гавани можно было и вовсе обойтись без вахтенных, но на борту тем не менее оставили троих, и они обиженно ворчали, сетуя на то, что пропустят все веселье. Остальные вернулись на берег, прихватив с собой жестяные кружки и провизию. На пляже мы собрали плавник, сложили из него огромный костер, а потом отловили нескольких огромных черепах и раскопали их кладки, чтобы разнообразить праздничное угощение черепашатиной и яйцами.
Я принимал участие во всех этих хлопотах без особого рвенья. Капитан Дуэйл был прекрасно осведомлен о том, что я в рот не беру спиртного, и, обладая злобным и язвительным нравом, особо указал, что я должен присутствовать на пиру. Рассчитывая получить обычную при подобных обстоятельствах порцию подначек, я не испытывал такого уж отвращения к своей будущей роли свидетеля вакханалии, так как был лаком до свежего черепашьего мяса.
Кутеж начался с наступлением ночи. Сумеречные небеса озарил ярко вспыхнувший костер, мерцавший необычайными, колдовскими переливами — синими, зелеными, белыми. На горизонте над лиловым морем дотлевал красным закат.
Странным было вино, которое пили из своих жестяных кружек капитан и его матросы. Я видел, что было оно густым и темным, будто замешенным на крови, а в воздухе разливался аромат давешних языческих специй, острых, насыщенных и поистине дьявольских — так могло повеять из вскрытой гробницы древних императоров. Еще более странным было опьянение этим вином: те, кто пил его, становились мрачны и задумчивы, не было ни обычных непристойных песен, ни обезьяньих ужимок.
Красный Барнаби выпил более остальных, ведь он начал прикладываться к вину, еще когда матросы только готовились к пиршеству. К нашему изумлению, после первой же кружки он перестал раздавать приказы и распекать нас, да и вообще больше не обращал на команду внимания — просто сидел, уставившись на закат, а взгляд его туманили неведомые грезы. После начала попойки и на остальных, одного за другим, напала необычайная, поразившая меня задумчивость. Никогда еще не видал я, чтобы на людей так действовало горячительное, ибо они не беседовали, не ели и вообще не шевелились, только время от времени поднимались и подходили к огромному кувшину, чтобы заново наполнить кружки.
Совсем стемнело, наш костер ослепительно сиял на фоне безлунного фиолетового неба, затмевая свет звезд. И вдруг пирующие начали подниматься на ноги, уставившись на невидимое во тьме море. Они стояли, беспокойно подавшись вперед; изо всех сил они вглядывались в даль, словно там им открылось нечто необычайное, и бормотали друг другу непонятные слова. Я не мог уразуметь, почему они, вперившись в горизонт, бубнят какую-то абракадабру, и заподозрил, что из-за вина их поразило безумие, ведь в темноте не было видно ни зги, и тих был берег, только прибой с едва слышным шорохом накатывался на песок.
Бормотание становилось все громче, кто-то из моряков поднял руку, указывая в море и восклицая, словно в горячечном бреду. Не ведая, во что может вылиться это нарастающее сумасшествие, я решил на всякий случай ретироваться. Но стоило мне двинуться с места, как ближайшие матросы, будто пробудившись ото сна, вмиг грубо скрутили меня, а потом, в своем пьяном угаре бормоча слова, которых я никак не мог разобрать, держали, пока один силой вливал в меня из жестяной кружки пурпурное вино.
66
Рехабиты, согласно Книге пророка Иеремии (гл. 35), — потомки Рехава, тестя Моисея, последовательные противники оседлости, сельского хозяйства и употребления алкоголя.