Он обратился к Торвею, который стоял у леера, беседуя со шведским матросом.
— Думаю, пришло время завершать нашу экспедицию, — сказал Морли. — Завтра утром поднимаем якорь и возвращаемся в Сан-Франциско.
Торвей не стал скрывать облегчения. Он считал, что на полинезийских островах археологу негде развернуться: руины слишком ветхие и фрагментарные, вдобавок нельзя достоверно судить о периоде, к которому они принадлежали, да и сам этот период не слишком возбуждал его научный интерес.
— Вы правы, — согласился он. — К тому же вы меня простите, но климат южных морей едва ли можно назвать целительным. Я заметил ваше недомогание.
Морли слабо кивнул. Все равно он не сумел бы объяснить Торвею свои истинные мысли и чувства. Этот человек был совершенно лишен воображения.
Он лишь надеялся, что коллега не счел его немного не в себе, хотя по большому счету Морли было все равно.
День догорел, сменившись пурпурной тьмой, которую рассеял восход полной Луны, залившей море и землю теплой небесной ртутью. За ужином Морли был молчалив, Торвей, напротив, умеренно разговорчив, однако о последней археологической находке не упоминал. Свенсен, шведский капитан, который ужинал вместе с ними, односложно поддакивал, не сменив тона, даже когда ему сообщили, что судно возвращается в Сан-Франциско. После ужина Морли извинился и вернулся в гамак под навесом, отчего-то радуясь, что с ним нет Торвея.
Лунный свет всегда будил в Морли смутные, но сильные чувства. Как и сегодняшние руины, Луна возбуждала среди теней разума миллион призрачных намеков; и трепет, который Морли испытывал, временами был исполнен загадочного благоговения и беспокойства, возможно, сродни первобытному страху перед самой тьмой.
Морли наблюдал тропическое полнолуние, и в голову закралась неожиданная и навязчивая идея, что сегодня лунная сфера больше, а ее свет ярче обычного, как в те времена, когда Земля и Луна были моложе. Затем им овладело тревожное сомнение, неописуемое ощущение путаницы и сонной одури, которое накрыло окружающий мир. Морли захлестнула волна страха: его безвозвратно уносило от всего, что он знал в этом мире. Затем страх ослабел, ибо все, что Морли оставил позади, было теперь далеким и неправдоподобным, а новый мир, пришедший из забвения, обрастал новыми подробностями или расцветал старыми забытыми красками.
Что он делает на этом странном корабле, спрашивал себя Морли. Ведь сегодня ночь жертвоприношения лунной богине Ралу; и ему, Матле, предстоит сыграть важную роль в священной церемонии. Он должен добраться до храма, пока Луна не встанет в зените над алтарем. До назначенного времени оставался час.
Морли встал и всмотрелся в даль. На палубе было пусто — в этих спокойных водах вахт не выставляли. Свенсен с помощником, как обычно, напились и спят без задних ног; матросы бесконечно режутся в вист и педро[74]; Торвей в своей каюте, вероятно, сочиняет столь же бесконечный труд об этрусских курганах. Воспоминания обо всех этих людях были обрывочны и смутны.
Каким-то образом Морли умудрился вспомнить о лодке, которую они с Торвеем использовали для вылазок на берег, и о том, что лодка пришвартована к борту. Легкой и скользящей походкой аборигена он пересек палубу, переметнулся через леер, взялся за весла и беззвучно погреб к берегу. Сотня ярдов или немного больше — и вот он уже стоит на песке, залитом лунным светом.
Морли принялся карабкаться на поросший пальмами холм, двигаясь по направлению к храму. Воздух был напоен тяжелым изначальным теплом и ароматами громадных цветов и папоротников, неизвестных современным ботаникам. Морли видел, как растения вздымают мощные, архаические листья и лепестки, хотя с тех пор, как они вот так тянули их к Луне, миновала вечность. Взобравшись на вершину холма, который возвышался над островом и позволял видеть воду с обеих сторон, Морли узрел в мягком свете безграничные просторы холмистой равнины и лишенный моря горизонт, сияющий золотыми огнями городов. Он знал название каждого и мог многое порассказать о процветающем континенте Му, благоденствие которого в последние времена омрачалось землетрясениями и извержениями вулканов. Все знали, что виной тому гнев богини Ралу, управляющей силами вселенной, и только человеческая кровь, пролитая на алтарях ее храмов, способна умилостивить загадочное божество.
Морли (или Матла) мог бы вспомнить миллион вещей; вызвать в памяти простые, но удивительные события своей прежней жизни на Му, традиции и историю обширного континента. Однако сейчас в его сознании почти не осталось места ни для чего, кроме драмы, которой предстояло развернуться этой ночью. Давным-давно (он забыл, насколько давно) его избрали для ужасной чести, но в ожидании неизбежного сердце дрогнуло, и он сбежал. Сегодня, впрочем, сбегать он не собирался. Священный религиозный трепет, смешанный со страхом, направлял его шаги к храму богини.