На юге Калахари ноябрь очень жаркий месяц. Днем температура поднимается до сорока пяти градусов. Конечно, теперь нам хотелось оказаться в пустыне Намиб с ее прохладными атлантическими туманами. Чтобы хоть как-нибудь облегчить свою участь, мы направились на юг, в уголок Калахари, который Южно-Африканский Союз превратил в заповедник для антилоп и газелей, — Национальный парк Калахари-Гемсбок. Здесь на положении пенсионеров, как и бушменское племя хойкум в Этоша-Пан, живут последние бушмены Южно-Африканского Союза. Им не разрешают охотиться на «заповедную» дичь с луком и стрелами, а взамен выдают паек (кукурузную муку, табак и сахар), да время от времени служащий заповедника подстреливает для них лань. Бушменам позволяют охотиться только на мелкую дичь — шакалов, зайцев; охотничьи навыки быстро забываются, бушмены уже не могут добывать необходимую им пищу. Десять лет назад в поселении было двадцать восемь человек. Сейчас их ровно половина, да и та существует на средства благотворительности, затрачиваемые явно не по назначению.
Около двадцати лет назад группа симпатизирующих бушменам людей в Южно-Африканском Союзе начала кампанию за создание резервации для последних бушменов в стране, за предоставление им участка земли, где они могли бы свободно жить и охотиться. Сенатор Томас Бойделл, политический деятель и гуманист, защищал эту идею в парламенте в Кейптауне. Была создана специальная комиссия, но план так и не был претворен в жизнь. Против него выступил Национальный совет охраны животных. Совет никак не хотел согласиться с тем доводом, что хотя бы в интересах науки надо сохранить остатки бушменов, древнего народа, который в далекие времена населял всю Африку. О моральной и гуманной стороне плана его противники и не задумывались. В результате бушмены сейчас исчезают, вырождаются. Их осталось очень мало.
Мы провели несколько дней с бушменской общиной, которая живет в травяных хижинах среди дюн поблизости от дома служащего парка Калахари-Гемсбок. Наше посещение внесло заметное оживление в унылое однообразие их жизни (обычно они сидят и коротают тягучее время). Мы оделили их табаком, показали фотографии других бушменов, а когда включили магнитофон и прослушали песни, записанные в Самангейгее, их радости не было конца. Познакомившись с ними поближе, мы записали их песни и сказки. Главой общины был Магай, умный старик, полный чувства собственного достоинства. Этот любивший пошутить мудрец не мог примириться с пассивным существованием. Часто в его глазах появлялось отсутствующее выражение: он размышлял о прошлом и с тревогой думал о будущем своей маленькой общины.
— Теперь мы больше не охотимся и не танцуем. Сидим и ждем, когда привезут пайки. Это плохо, — говорил он. Сам Магай старается по мере сил придерживаться привычного образа жизни: не расстается с оружием (хотя стрелы у него в колчане и не отравлены), учит детей выкапывать коренья и добывать пищу, разводить костер, находить воду. Но путь назад, к свободной жизни, закрыт.
Магай пересказывает древние мифы, вспоминает свои приключения во время охоты и долгие переходы. По собственному признанию, он два раза сидел в тюрьме за охоту на антилоп. Это самое страшное воспоминание в жизни Магая: его заперли в маленькую комнатку! С тех пор прошло много лет, но голос Магая и сейчас дрожит при мысли о тюрьме. Он так и не понял, почему нельзя убивать дичь, которую бушмены употребляют в пищу. Ведь белый человек не ест ее.
— Почему нельзя? — спрашивает он.
— Потому что нам нравится смотреть на животных. — Что еще мог я ответить?
У одного старика на лбу, у самых волос, виднелся глубокий шрам. Эту рану он получил на охоте в молодости. Он попал отравленной стрелой в серну и пошел за ней. Она скрылась за скалой. Обходя скалу с противоположной стороны, чтобы застать серну врасплох, он неожиданно наткнулся на льва, который тоже крался за серной! И охотник, и лев испугались. Лев ударил бушмена лапой и содрал с головы всю кожу вместе с шевелюрой. Охотник отогнал льва ударами копья и побежал в поселение, где друзья натянули ему на голову болтавшийся скальп. Кожа прижилась.