Она вскочила со стула, так как заметила во мне поползновения претворить мои желания в жизнь.
— Вы все испортили, Нэд, сказала она. Так все было красиво и естественно до этого момента. Как жаль. Неужели вы не способны держать себя в руках?
— Но ведь не я это придумал, взмолился я. Это — природа, это — любовь!
— Может быть… если бы… если бы любили мы оба, вы были бы правы. Но я никогда не испытывала этого чувства.
— Но вы должны…, вы с вашей красотой, с вашей душой. О, Глэдис, вы просто созданы для любви.
— Значит нужно ждать, пока она придет.
— Но почему вы не можете меня полюбить, Глэдис? Что вам во мне не нравится? Внешность? Или что-нибудь другое?
Она как будто немного смягчилась. Грациозно вытянув ладонь, запрокинула мое лицо кверху и, глядя в глаза, мечтательно улыбнулась.
— Нет, вовсе не это, — произнесла она наконец. — Вы — не заносчивы, и потому я могу без опасения говорить с вами откровенно. Дело не во внешности. Все гораздо сложнее.
— Что же тогда? Мой характер?
Приобретя строгое, выражение она кивнула.
— Но что я должен сделать, чтобы его исправить? Да сядьте же и скажите все, как есть.
Она недоверчиво посмотрела, словно просвечивая меня рентгеном, и после некоторого колебания все-таки присела, впрочем, будучи готовой в любой момент снова вскочить. Во всяком случае, так мне показалось.
— Ну, и что же вас во мне не устраивает?
— Я люблю другого.
Теперь настал мой черед подпрыгнуть на стуле.
— Нет, нет. Вы не поняли. Речь не идет о ком-то конкретно.
Пояснила она свою мысль. Моя внезапная растерянность ее явно обрадовала.
— Я просто говорю о моем идеале.
— Ах, идеал? В таком случае… расскажите мне о нем. Каким он должен быть?
— Внешне он очень походит на вас.
— Так, так. Это уже обнадеживает. Ну и дальше. Что он умеет, на что способен, или, точнее, чего не умею я из того, на что способен он? Он кристальный трезвенник, вегетарианец, воздухоплаватель, теософ, сверхчеловек. Я готов сделаться кем угодно, Глэдис, вы только не лишайте меня надежды.
Она улыбнулась, явно подтрунивая над моей податливостью.
— Во-первых, мой идеал никогда не будет говорить ничего подобного тому, что сейчас сказали вы. У него более твердый мужской характер, и он не стал бы потакать прихотям капризной девчонки. Он человек настоящего дела и отважных поступков. Он сможет, если понадобится, бесстрашно взглянуть в лицо самой смерти; он — человек, способный на подвиг, с душой романтика — первопроходца. Вот такого я смогла бы полюбить. Точнее, не его самого, а тот благородный образ, который он благодаря своим поступкам приобретет в глазах общества. Ведь если я буду женой героя, то отблески ореола его славы воссияют и на мне. Взять к примеру Ричарда Бертона. Когда я прочитала о нем книгу, написанную его женой, я поняла, за что она его любит, или леди Стейнли. Как замечательна в ее мемуарах последняя глава, посвященная ее мужу. Вы не читали? Вот таких мужчин жены любят беззаветно, они на них просто молятся. А оттого, что, кроме жены, героя чтит и обожает весь мир, ее любовь только усиливается.
Она была так прекрасна, с таким неподдельным энтузиазмом развивала свою теорию, что мне стоило немалого труда ей все-таки возразить.
— Но мы не можем все быть Стейнли и Бертонами, — сказал я. — У нас нет такой возможности. По крайней мере, у меня. Однако, если бы подвернулся случай, думаю, я бы не сплоховал.
— В жизни всегда есть место подвигу. Все зависит только от самого человека. Оглянитесь. Присмотритесь получше. Кругом столько возможностей проявить героизм. Именно в этом, смысл жизни настоящего мужчины. А женщина должна беречь для него свою любовь как главную награду. Вот, к примеру, этот молодой француз, который на прошлой неделе отправился в путешествие на воздушном шаре. Накануне предсказали ураган. Но он не отменил полета, потому что о нем уже было объявлено. За сутки ветер унес его на полторы тысячи миль на северо-восток, и он приземлился где-то, в центре России. Вот это мужчина! А теперь подумайте о его счастливой возлюбленной и о том, как другие женщины ей завидуют. Я тоже хочу, чтобы мне завидовали, потому что мой муж герой.
— Чтобы вам угодить, я готов совершить любой подвиг.
— Но недостаточно совершить геройский поступок лишь для того, чтобы порадовать меня. Вы должны стать героем, прежде всего, потому, что не можете быть другим. Совершать подвиги для вас должно сделаться естественной потребностью, как есть, пить, дышать. Для настоящего мужчины, дремлющего в вашей душе, необходимо героическое самовыявление. Неужели вы сами этого не чувствуете? Вот недавно в газете был напечатан ваш очерк о взрыве на угольной шахте в Вигане. Разве сами вы, невзирая на опасность обвалов, на удушливый газ не могли спуститься под землю, чтобы оказать помощь пострадавшим шахтерам?