Он все-таки поднялся на ноги и поплелся к домам. «Расследование» придется пока отложить. Голова не очень хочет соображать, да и жизнь надо привести в порядок. Дорин брел, пошатываясь, и про себя усмехался. Он и не подозревал о существовании в глубине души своей таких бездн юмора.
А улыбался Андрей воспоминаниям, когда и при каких обстоятельствах в последний раз он был в подобном положении. Он прокрутил пленку памяти и понял, что это было где-то тридцать лет назад, ему лет восемь—десять, и мать отпустила его вместе со Славкой Куренковым в парк Горького, где по воскресеньям собирались марочники. Ему было выдано полтора рубля и строго приказано не опоздать к обеду.
А он увлекся. Сначала они разбежались со Славкой, а потом он просто вошел в раж. Марки были такие замечательные, такие красивые, и их было так много! Больше всего ему нравились китайские, не за красоту, а потому, что на них внизу были написаны номер серии и номер марки в серии, и их можно было подбирать, руководствуясь этими цифрами. И когда серия собиралась полностью, появлялось блаженное ощущение полноты, завершенности. А еще его влекли непонятные и заковыристые названия стран – Габон, Гваделупа, Тува, Сиам. А еще… Да мало ли что могло привлекать десятилетнего пацана в новом и разноцветном мире.
Короче, когда он очнулся, выяснилось, что у него нет больше денег. Ни одной копейки. Отложенный на метро пятачок (на автобусе можно было проехать зайцем, а вот в метро – никак) тоже ушел на покупки. Когда это произошло, Андрей не заметил, а если бы и заметил, вряд ли смог бы остановиться – уж больно все было… и слов не найти, чтобы рассказать, как оно было.
Дорин пришел к станции метро в надежде уговорить какую-нибудь тетку-контролершу пропустить его бесплатно. Прийти-то пришел, но подойти робел… Стоял в сторонке, смотрел на женщину, прикидывал, как лучше с ней заговорить, понимал, что скорее всего, даже наверняка, пропустит, но сильно трусил и никак не мог сдвинуться с места… Тут-то и появился Славка, который в отличие от Дорина…
Из-за барака вышла толстая девочка лет восьми в грязном платье, посмотрела на Андрея и заканючила:
– Дядь, дай рубль… Дядь, дай рубль…
На втором этаже открылось окно, и оттуда выплеснули грязную воду, похоже от стирки. Дорин с запозданием отклонился и получил несколько капель вонючей жидкости. Он непроизвольно полез в карман, но ничего, кроме сложенной бумажки, там не обнаружил. Развернул ее, прочел, написанный Лениным почерком телефон какого-то Мити, сложил и сунул обратно.
– Девочка, – спросил он сквозь тошноту и головную боль, – как это место называется?
Та, не говоря ни слова, кинулась за угол дома, откуда появилась минуту назад, и сразу же послышался ее рев:
– Мама, мама, ко мне дядя пристает и за попу хватает.
– Алексей, – отозвался неприятный женский голос, – ну-ка, иди посмотри, кто там к Эльвире липнет.
Дорин, еще не осознав, что произошло, каким-то шестым чувством почуял опасность, развернулся и потрусил в сторону. Обернувшись метров через пятьдесят, он увидел на месте девочки мускулистого мужика в майке и со штакетиной в руках. «Зачем такому – штакетник?» – подумал Дорин. Мужик, словно услышав вопрос Андрея, объяснил. Он пристроил деревяшку в руку так, что средний палец был сверху, а безымянный и указательный снизу, слегка сжал кисть, и штакетина, горестно крякнув, развалилась на две половинки. Он погрозил одной вслед Дорину и скрылся за углом.
Андрей с трудом добрел до дерева и присел в теньке отдышаться. Ни одной разумной мысли в голову не приходило. Где он? Что это за место такое, где помои льют прямо на головы, дети шантажируют взрослых, обвиняя их в сексуальных домогательствах, а взрослые пальцем ломают толстую деревяшку? Не продолжение ли все это клофелинового состояния?
Но он отлично знал, что нет. Просто это была другая жизнь, которой он не знал, да и не хотел знать. Вид снизу, так сказать.
Андрей осмотрел себя, как мог, где не мог, голову, например, ощупал. Парика на нем не было, щетина уже скорее смахивала на бороду, а для продажи у него ничего не осталось. Вряд ли кого-нибудь сейчас прельстят поношенные джинсы, ботинки и рубашка. Обручальное кольцо, в качестве объекта продажи, Дорин не рассматривал. Странно вообще, что ночью его не сняли. Но если тебе нечего продать, ты можешь продать себя.
В голове появилась трусливая мысль – пойти к домам, которые виднелись неподалеку, домам, а не баракам, поймать там машину и попросить отвезти его к Гришкиному магазину. Брайловский деньги предлагал, да и без того было понятно, что он всегда поможет. Андрей понимал, что выглядит странновато в одной рубашке без куртки или пиджака, в ботинках на босу ногу, но сегодня он выглядел все-таки лучше, чем вчера. Рубашка была почти чистая, а «французская небритость» придавала ему даже некоторую респектабельность.
Смущали два момента, даже три. Во-первых, проклятое ухо, которое сверкало как проблесковый маячок: «Вот он я – беглый преступник, берите меня», во-вторых, нежелание оказаться ни к чему не способным и при первых же трудностях прибежавшим просить о помощи.
А в-третьих, что делать, если он приедет к Брайловскому, а того нет на месте? Что делать? Ждать? Ехать в магазин к кому-то еще? Клянчить у Гришкиных служащих? Из кассы они не дадут, а своих у них не окажется.
Дорин плюнул в сердцах, встал и отправился на поиски цивилизации, решив предложить кому-нибудь себя в качестве разнорабочего.
ГЛАВА 15
На табличке с номером дома было написано: улица Северная. Есть ли такая в Москве, Андрей не помнил и пошел дальше. Вокруг было пустынно, даже дежурных мамаш и бабушек, прогуливающих детей, нигде не было видно. Хотя нет, вон одна, качает синюю коляску. Дорин вспомнил прочитанную где-то историю о том, как некоего великого режиссера спросили: «Если в сценарии вам попадется строка: "На улице было пусто, даже не видно ни одной собаки", как вы ее снимете в фильме?» «Я сниму, – ответил гений, – пустую улицу и по ней бежит маленькая, поганая собачонка».
«А собачонку эту, – подумал наш герой, – зовут Андрей Дорин». Между домами была новенькая детская площадка, отдельно на особом столбике была прикреплена дощечка «Подарок жителям Ленинского района от районной администрации». Ясности эта надпись не прибавила. Такой район раньше был в каждом городе, да и сейчас основная масса этих названий сохранилась. «Все мы раньше были ленинцами, а некоторые так и остались. Я, например, остался, – усмехнулся Андрей. – Если у меня любимая жена – Лена, значит, я – ленинец».
В просвете между домами виднелся торговый центр. Вот туда-то ему и нужно. Он подошел к первому магазинчику под названием «Уникальные деликатесы» и заглянул внутрь. Разноцветные бутылки, рыба в нарезке и выпечка останкинского хлебозавода – вот и все деликатесы. Крашеная блондинка с большой грудью и короткими ногами, старательно грызя кончик ручки, заполняла какие-то бумаги. Самобытности магазину она не добавляла.
– Извините, – Дорин с трудом преодолел себя, – у вас не найдется какой-нибудь работы?
– Лариса, – раздался из угла голос с кавказским акцентом, – дай ему ведро и тряпка, пусть моет машина.
Толстый грузин или армянин, которого Андрей поначалу не заметил, сонно глядел на него поверх очков. Толстые губы растянулись в презрительной усмешке. Дорин постоял несколько секунд, сдерживая ярость. Он рассчитывал что-нибудь грузить, перетаскивать. Хотя, впрочем, чем это – не работа?
– А сколько денег дадите?
– Слушай, – черные глаза сверкнули гневом, – ты первый раз, да? Не смеши меня. Сто рублей получишь, как всегда.
– Сто рублей? – Андрей вытаращился на кавказца. – Всего сто рублей?