Гриша по своему следу сбегал до сушины и обратно, поднял голову, топорик воткнут в карчу. Глянул на солнце, засуетился. Без пилы делать нечего, и клев пропускает. Он лихорадочно заработал топором, пытаясь сбить с этого дерева сучья, но сучья мореные пружинили, как железные. Гриша и фуфайку сбросил, и шапку – тюкал, тюкал топором, пока сумерки не спустились, тогда только направился к отцу. Анисим тесал бревно, неподалеку стоял шалаш, как копна, бревно выходило из-под топора гладенькое и белое, как яичко.
– Ты чего, папань, его так оглаживаешь? Кто его тут увидит? – Гриша пытался вопросом спрятать неловкость.
– Работай, сынок, всегда с душой, сердцем, и самому будет благостно, – не выпуская из рук топора, пояснил Анисим.
– Папань, возьмешь меня в напарники? Без пилы там худо.
– Становись рядом, теши. – Но, вскинув голову, спохватился: – Дров на ночевку, однако, надо… Да ужин приставлять засветло. Лучще кедровых дров не бывает, и дух от них отменный, и жар устойчивый, и не стреляют углем, не то что елка – бьет навылет.
Анисим и в тайге любил дрова по «калибру», аккуратные чурбаки, а не навалом хлысты, как чаще всего и кладут таежники. Анисим не любил такой костер.
А Грише уже хотелось нырнуть в шалаш и на постель из стланика. Но что скажет отец? Получалось, вроде отлынивал от дела. Теперь жалел Гриша, что решил быть сам по себе. Вдвоем бы и шалаш смастерили, и плот спустили на воду, и сейчас бы наверняка он тайменя выволок.
– Ну как, Гриша, тайменя подсек? – подает пилу Анисим. Он уже стоит на колене перед сухостоиной.
Гриша хватает пилу за ручку и тянет к себе.
– Да ты не дергай так, а то выдернешь пилу вместе с рукой.
Пила с легким шепотом вписалась в окружность ствола, а когда дерево расслабилось, Анисим вынул ее из реза.
– Встань, Гриша, мне за спину, – попросил Анисим. Он топором подсек сухостоину. Дерево, прочеркнув макушкой по закатному лиловому небу, хряснуло о землю, да так, что и речка, и горы, и распадок откликнулись троекратно.
– Ну вот, – воткнул в свежий срез топор Анисим. Откашлявшись, посмотрел как бы с сожалением на сухостоину. Она лежала острой иглой без сучьев и коры.
– Давай-ка еще маленько, зашли с вершины. – Анисим подал Грише конец пилы. «Вижить, вижить» – и отлетели первые чурки. А чем ближе к комлю продвигались пильщики, тем пила труднее грызла неподатливый комель. И как Гриша ни нажимал на пилу, дело не убыстрялось.
– На сегодня хватит, – сказал Анисим, когда отвалилась очередная чурка. – Теперь займемся извозом. – Анисим взвалил себе на плечо от комля первую чурку и с топором в руке пошел торить дорогу. Гриша попробовал вторую поднять, третью, четвертую – чурки не поддавались, только та, что у самой вершины, стронулась. Он поставил ее вначале на попа, а потом на плечо и почувствовал, как вдавились в мох и отяжелели ноги. Он слышал, как отец сбрасывал с плеча ношу и расчищал дорогу. По мху нелегко идти, а через валежины перешагивать еще труднее. Гриша старался не отставать от отца, но с каждым шагом чурка становилась все тяжелее, впору хоть бросай, но Гриша не бросил. Сделали первую ходку. Сумерки заштриховали лес, и только речка еще светилась на перекате.
– Уху стряпать или сухарницу? – спросил Анисим.
Гриша взял нож, котелок и побежал к реке, он знал, под какой камень положил отец его улов, сунул руку под камень – рыбы не оказалось. Гриша осмотрелся: может, не тот камень? Нет, тот. И ниша под ним вроде погребка, ведро рыбы войдет.
Гриша ощупал погребок.
– Папань, – крикнул он. – Ты куда убрал рыбу?
Топор перестал стучать.
– Как куда? Там должна быть.
– Нету.
Поленья отстучали; как видно, отец скидал их в кучу, и он появился на берегу.
– Правильно смотришь, – сказал он, подходя. – Этот камень. – Анисим встал перед камнем на колено и пошарил под ним, достал хвост. – Похоже, горностай попользовался, оставил нас без ухи, – предположил Анисим, высматривая следы. – Бегает зверек, – как бы одобрил Анисим.
– А может, соболь, папань? Или еще кто?
– Да не должно бы. Рядом стучали… Тогда, скорее всего, выдра… Утром разглядим. – Анисим зачерпнул в котелок воды, и они пошли к шалашу.
– Папань, а может, росомаха? – притушив голос, спросил Гриша.
– Рассвет покажет.
– Может, мне посидеть у камня с ружьем?
Анисим промолчал. Подошли к шалашу, он поджег приготовленные на костре дрова, повесил на таган котелок.
– Ночью-то кого увидишь? Послушать разве. Тогда костер гасить надо, – запоздало ответил он на просьбу Гриши.
Костер разгорался, отбросил темноту к шалашу, а за шалашом она изогнулась и затаилась черной кошкой.
– Кто же это мог быть? Если хвост у рыбины отгрыз, значит, небольшой зверь?.. А может, папань, правда выдра? Она любит рыбу.
– Что ей, мало свежей? – расставляя кружки, себе противоречил отец. – Но опять же голову съела – ее повадка.
– Вот бы хорошо добыть, – вдохновился Гриша.
– Кому что, а рыбаку поплавок, – усмехнулся Анисим. – Выдру добыть фарт надо… Осторожный зверь, без ловушки не подловишь.
Котелок зафыркал, отозвался шипением костер, и Анисим позвал Гришу за стол. Отсвет от костра метался по столу, выхватывая то котелок, то ложки, то кружки. Гриша разложил и положил в свою кружку сухари, а Анисим плеснул на них кипятком из котелка. Вкусно запахло прижаренным хлебом.
– По такому случаю, – Анисим положил перед Гришей белый комочек сахара величиной с наперсток.
– Хочешь, в сухарнину клади…
– Вприкуску. А тебе, папань?
– Я в сухарнину, – Анисим бросил свой кусочек, помешал ложкой в кружке.
– А я люблю голый сахар…
– Губа не дура, – посмеялся Анисим.
– Язык не дурак, – переиначил Гриша поговорку с сахаром за щекой.
Отужинали. Гриша из-за стола и взялся за топор – рубить от костра к речке мелкий кедрач.
– А это зачем? – поинтересовался Анисим.
– Чтобы видно было речку.
– Можно выйти да посмотреть. Без надобности зачем губить кедрач? Да и по ноге попасть легко при этом свете…
Гриша остановился.
– Да тут целый лес, – потыкал он в стороны топориком. – Рубить не перерубить.
– А разве после нас люди не будут жить? Ты не собираешься жениться?
Гриша опустил топорик.
– Я еще не дорос.
– Дорастешь. – Анисим вернулся к костру, за ним и Гриша. Придвинулись, чтобы хватило теплом от костра, сели за чурку. – Для того и я около тебя, чтобы ты мог расти. – Анисим нежно положил руку на плечо Гриши и, застеснявшись душевной сердечности, перевел разговор на другое. – Почему стланик держится на голых камнях?
– Не знаю.
– Потому и не падает, что весь курень от одного корня произрос. Не дают стланику упасть сородичи. К примеру, – нашел сравнение Анисим, – люди раньше держались дедовской крепью. Он был корень, от которого все произрастали, хоть и отделялись, а корней не рвали. Тут же рядом кустились. Не в тягость были и старые корни. Они скрепляли. Вот и я хочу, чтобы мой внук, Бог даст, увидел эту красоту, и пользовался ею, и приумножал ее. А если мы все будем прихоть свою тешить, то в два счета оголим берега. Вот и я хочу, – снова нажал Анисим на слово, – чтобы твой сын и внук здесь шишки сшибали. Ты-то невесту еще не присмотрел? Если не хочешь, не говори. Твой секрет.
– Наташку Пронину, что ли?
– Это что, бухгалтерши дочь?
Гриша покивал, а Анисим задумался.
– По себе дерево надо рубить. А то губы накрасит…
– Да не красит она, – вступился за Наташу Гриша, не дав договорить отцу.
В Баргузине никто из женщин губы не красил. Если отец вспомнил заезжего на завод бухгалтера-ревизора, так что ее считать. И то весь поселок сбежался глядеть. Бабы коров побросали, как были в обрядном, так, не переодевшись, ринулись на улицу.
– Наташа не красит, – повторил Гриша, подумав, что отец не расслышал.
– Дак я к слову, – как бы извинился Анисим. – Если девчонка глянется, береги и не давай в обиду.
– Я и так, – с живостью откликнулся Гриша.
– Дрался?
– С Витькой, – охотно ответил Гриша.