Вечером мои спутники почувствовали себя утомленными напряженной дневной программой, и я один отправился с Абдуллой прогуляться по живописному арабскому кварталу. Днем я его уже видел, но мне хотелось посмотреть на улочки и базары в сумерки, когда глубокие тени и мягкий закатный свет должны подчеркивать их великолепие и фантастическую нереальность. Толпы местных жителей редели на глазах, но на улицах все еще было шумно и людно, когда мы наткнулись на подгулявших бедуинов в Суккен-Наххасине, что значит рынок медников. Их заводила, наглый малый с тяжелыми чертами лица и в лихо заломленной феске, заметил нас и, по-видимому, узнал, не проявив при этом никакой радости, моего опытного, но наверняка высокомерного и насмешливого гида.
Я подумал, что, возможно, ему не по нраву забавная копия полуулыбки сфинкса, которую я сам воспринимал не без раздражения, или глухой, словно замогильный голос Абдуллы. Как бы то ни было, обмен поношениями в адрес предков не затихал, и вскоре Али Азиз, которого, как я услышал в потоке ругательств, звали именно так, стал дергать Абдуллу за одежду, Абдулла ответил ему тем же, и в конце концов это переросло в настоящую потасовку, в которой оба успели потерять свои священные головные уборы и дошли бы неизвестно до чего, если бы я не вмешался и не развел их силой.
Поначалу мое вмешательство было воспринято с неудовольствием обеими сторонами, однако мне удалось добиться перемирия. Оба противника угрюмо приводили себя в порядок, стараясь сдержать свою ярость, и, приняв высокомерный вид, что было неожиданно и впечатляюще, заключили забавный договор чести, который, как я скоро узнал, принадлежит к самым древним обычаям в Каире. Они договорились уладить свои разногласия кулачным боем на вершине Великой пирамиды после того, как поблизости не останется ни одного любителя осматривать памятники при лунном свете. Дуэлянты обязались привести с собой секундантов, и поединок, который был назначен на полночь, должен был состоять из нескольких раундов цивилизованного боя.
Все эти приготовления вызвали у меня живейший интерес. Бой обещал быть зрелищем увлекательным и неповторимым, ведь даже мысль о древней громаде, возвышающейся на доисторическом плато Гизы и освещенной бледной луной, волновала мое воображение. Моя просьба пришлась Абдулле по душе, и он немедленно принял меня в свою компанию, так что остаток вечера я сопровождал его по разным притонам в самых недоступных для закона районах города, в основном к северо-востоку от Эзбекие, где он по одному подбирал себе банду головорезов для фона и поддержки.
Сразу после девяти мы, усевшись на ослов, которые носили царственные египетские имена или имена именитых туристов – Рамзес, Марк Твен, Дж. П. Морган и Миннехаха, – отправились по лабиринту арабских и европейских улиц, пересекли по мосту с бронзовыми львами грязный и утыканный мачтами Нил и в философской задумчивости поехали под лебахиями в направлении Гизы. Миновало немногим более двух часов, когда мы, заканчивая наш путь, разминулись с последними покидавшими плато туристами и помахали последнему трамваю, после чего мы остались наедине с ночью, прошлым и призрачной луной.
В конце дороги мы увидели огромные пирамиды, таившие в себе смутную угрозу древних времен, которую я не почувствовал в дневное время. Даже самая маленькая из них несла в себе тот же ужас, ведь именно в ней заживо похоронили царицу Нитокрис из шестой династии, ту самую коварную царицу Нитокрис, которая однажды пригласила всех своих врагов на пир в храм рядом с Нилом и утопила их, открыв шлюзы. Я вспомнил, как арабы шептались о Нитокрис и держались подальше от третьей пирамиды при определенных фазах луны. Наверное, о ней думал Томас Мур, когда сочинял строки для мемфисских лодочников:
Мы приехали довольно рано, но Али Азиз со своими дружками нас опередил. Мы увидели их ослов, чьи контуры ясно вырисовывались на фоне пустынного плато в Кафрел-Харам. К этой арабской деревушке направились и мы, вместо того чтобы следовать обычной дорогой к «Мена-хаус», где нас могли заметить и задержать полицейские. Здесь грязные бедуины держат верблюдов и ослов в каменных гробницах придворных Хафры, и отсюда мы пошли через пески к Великой пирамиде, по стертым ступеням которой арабы взбирались без труда. Мне же Абдулла Раис предложил помощь, но я от нее отказался за ненадобностью.
Многим путешественникам известно, что первоначальной вершины пирамиды уже давно нет и наверху ровная площадка примерно в двенадцать квадратных ярдов. Мы расположились на этом мрачном пространстве, и через пару мгновений луна пустыни насмешливо взирала на поединок, который, если не считать выкриков болельщиков, вполне можно было бы увидеть в каком-нибудь второразрядном атлетическом клубе Америки. Здесь тоже хватало запрещенных приемов, и каждый удар, обманный маневр и защитный прием моему не совсем непрофессиональному глазу говорили о неразборчивости в средствах обоих противников. Впрочем, бой скоро закончился, и, несмотря на мое неприятие методов ведения боя, я почувствовал хозяйскую гордость, когда победителем был объявлен Абдулла.