- А зачем она это сделала?
Я пожал плечами.
- Кто-то говорит, что она купилась на уговоры Сатаны, представшем перед ней в образе красивого юноши. Другие утверждают, что девушка хотела впустить в ворота своего возлюбленного.
- Так ворота и плотина это разные вещи! - воскликнул Танги, переводя на меня пылающий негодованием взгляд.
- Кто же поймет этих девушек. Особенно принцесс. Кстати, Градлона бы спаслась, но вмешалось само небо. Когда вместе с королем они мчались на волшебных конях над водной гладью, перед ними возник ангел. Он преградил дорогу обоим и потребовал у отца сбросить девушку вниз, как виновницу трагедии. Дахуту ничего не оставалось делать, как подчиниться.
- И Градлона утонула?
- Утонула, - я скупо кивнул, - но не погибла. Ее тело обрело рыбий хвост, она стала русалкой. С тех пор прошло несколько сотен лет, но легенда гласит, что души погибших горожан не отправились к Господу, а навечно остались под толщей воды. И до сих пор каждый житель занят тем же делом, что и в момент, когда Кер-Ис поглотила волна. Старухи по-прежнему вяжут, торговцы подзывают народ к прилавкам, стражи стоят возле ворот дворца, а в соборе служат мессу. И лишь принцесса Градлона, погубившая самый прекрасный город мира, в образе русалки плавает над ним, презренная жителями и Богом. Одинокая.
Танги замолчал, поглощенный рассказанной мною историей. Стремительно темнело, мы уже подходили к деревне, и я, чувствуя тревогу своего собеседника, произнес:
- Почему ты спросил про Кер-Ис?
- Его можно воскресить.
- Какая тебе печаль до этого?
Танги не ответил. Я видел, как сосредоточено его обветрившееся лицо, но в душу лезть не стал, решив, что мальчишеские фантазии его оставят и так, по мере взросления. Мы разошлись по домам, не прощаясь.
========== Часть 2 ==========
С момента нашего разговора прошло несколько дней. Я видел племянника каждое утро, но он не был весел. О чем он мыслил? Где потерял свою обычную жизнерадостность?
Однажды, на Сретение Господне, с вечера непогодилось. Ветер не утихал, и сквозь его гул до деревни доносились звуки, напоминающие звон колоколов огромного собора. Это Кер-Ис предупреждает о скорой буре, а это значило, что выходить в море опасно - погибнешь.
Я сидел в своем домишке рядом с Жанной, снова думая о затонувшем городе. Моя говорливая женушка как обычно пересказывала все сплетни деревни, а я, бездумно ей кивая, раз от раза проигрывал в голове разговор с Танги, вспоминая обо всех способах спасения Кер-Иса.
Если верить рассказам путешественников, древнюю столицу можно воскресить двумя способами.
Надо дождаться дня, когда Кер-Ис на несколько часов поднимется на поверхность, отправиться на его рыночную площадь и что-либо там купить, хотя бы на один франк. Но древняя столица восстает из пучины только один раз в год, и каждый раз в новом месте. Предугадать, где это произойдет в следующий раз, невозможно.
А еще можно спасти город, когда над бушующим морем разносится звон колоколов, как сегодня. В этот час в соборе Кер-Иса вновь служат мессу. И если найдется смельчак, кто нырнет под воду, найдет церковь, постучит в окно и предложит священнику помощь в проведении обряда, то столица Арморики вынырнет из пучины.
Внутри росла тревога. Не пойдет ли Танги в море? Это была бы непростительная, самоубийственная глупость. Я смотрел в тарелку, не шевелясь, чувствуя, как цепенящий ужас от жуткой догадки сковывает мое тело.
Яркая, как молния, мысль поразила меня. Танги - смельчак! Не дослушав Жанну, я вскочил из-за стола и помчался в дом сестры.
- Маргарита! - я влетел внутрь без спроса, успев по пути вымокнуть от начавшегося дождя. - Где Танги?
- Он пошел к Эдуарду, - сестра вытирала руки о фартук, а рядом, за столом, сидели ее муж и дети. - Почему ты спрашиваешь?
- Хотел поговорить с ним. Прости. Тогда зайду завтра.
Может, мои переживания напрасны, и я зря напугал сестру? Я вернулся обратно и, сняв с себя промокшую одежду, тут же лег. За окном скулил ветер, и по его звуку я определил, что волны поднялись на десять футов, поэтому утром выйти в море будет нельзя. И в этих волнах мое воспаленное воображение рисовало тонущего Танги. И когда это происходило, я широко распахивал глаза и подолгу глядел в непроницаемую темень. Я всеми силами отгонял злые мысли, боясь, что призову беду.
Сон меня одолел только под утро, когда сумерки начали рассеиваться. Но тогда же пришлось и подниматься. Жанна пекла каравай, а я отправился к морю. Кер-Ис не поднялся со дна. Глупая легенда. Но где же Танги?
Я снова зашел к Маргарите, но домой племянник так и не вернулся. Не был Танги и у Эдуарда. Где он провел ночь? Где он теперь? Мы кинулись на поиски. Но мальчишки не было на острове, как и его лодки. Несколько суток, не переставая, днем и ночью мы искали Танги всей деревней. Хотя всё было и так ясно.
На седьмые сутки, бродя по краю острова, я обнаружил щепки, которые принесло море и выплюнуло на берег. Взяв одну из них, я увидел знакомый вырезанный символ. Две рыбы, чьи пасти касались хвостов друг друга. Так украшал свою лодку Танги. Вот оно, подтверждение его верной гибели. Я неосознанно провел пальцами по деревяшке.
Танги… Значит, презрев надвигающийся шторм, ты всё-таки отправился искать затонувший город. Глупый, никому не нужный поступок. Но если ты не пощадил себя, почему ты не пощадил нас всех? Как же мне теперь жить, не видя больше твою озорную улыбку, твои светло-серые глаза, не слыша твой голос, похожий на рокот моря? Танги…
Мне стал безразличен день, я его больше не отличал от ночи. Они слились друг с другом, превратившись в серые, безымянные сумерки, и я теперь продирался сквозь них, утратив чувствительность к холоду.
Я отнес щепку старосте. Он нисколько не удивился. Лишь вскинул брови, когда я попросил забрать деревяшку себе и, плюнув на окружающих, кто бы мог это видеть, положил ее в нагрудный карман, возле сердца, как самое дорогое сокровище.
Это всё, что осталось от тебя, Танги. Щепка с рыбами. Не видя никого перед собой, я хотел снова вернуться на берег. Мне было спокойнее возле твоей разбитой лодки. Я желал тебя оплакивать, ощущая, как рвались невидимые струны, как внутри всё перемешивалось и жевалось. Будто прежние чувства, какие я только знал, попадали под жернова невидимой мельницы и превращались в отвратительный гуляш непонимания и боли.