Староста окликнул меня, и я знал, зачем.
- Проэлла по Танги, - я с трудом произнес это, не давая заговорить ему. В ушах рокотало море, и я не желал слышать человеческий голос. Остров опустел, так почему тут еще есть люди?
- Сегодня, - кивнул староста, и я отправился выполнять ненавистный мне долг.
То, что Танги погиб, уже знала вся деревня, но я, соблюдая ритуал, должен был зайти в каждый дом, где жили родственники племянника, и сообщить им это.
- Ставлю вас в известность, что сегодня проэлла по Танги!
Лживые, искусственные похороны того, кого никогда не отдаст море. Сколько домов я обошел? Двадцать? Тридцать? Здесь все родственники друг друга, пусть и дальние. Море успокаивалось, спускалась ночь, когда я, наконец, подошел к дому Маргариты. По обычаю, я должен был сначала тайком заглянуть в окно, чтобы увидеть, как она хлопочет по хозяйству, и лишь после этого три раза постучать по стеклу.
Когда я зашел внутрь, сестра стояла посреди кухни, безвольно опустив руки. Она знала, что я скажу. Эту фразу знает каждый житель нашей деревни.
- Этим вечером у тебя проэлла, мое бедное дитя!
Сообщив это, я тут же вышел, чтобы не видеть приготовления, а дом заполонили причитающие и плачущие соседки. Я не хотел видеть, как стелят на стол белоснежную скатерть, как складывают крестом два полотенца и кладут поверх них две церковные свечи, связанные в виде распятия - образ покойного, как наливают в тарелочку святой воды и оставляют веточку самшита. Чем громче вопли и рыдания, тем лучше. Соседки старались, и порой в их криках было столько фальши, что мне было противно это слушать. Но я не мог уйти.
- Помнишь, мать-то Маргариты, покойница София, говорила, что когда Танги родился, то луну заволокли тучи. На роду ему было написано или утонуть, или быть повешенным…
Я обернулся и с ненавистью посмотрел в лицо одной из кумушек, которая так увлеченно рассказывала байки зевакам. Не выдержав моего наполненного бешенством взгляда, она смолкла и пошла в дом.
По моим расчетам, на лавки вокруг стола уже ставили зажженные свечи, а это значило, что погребальное ложе готово. Дом заполняли родственники покойного, кто-то читал молитвы, а я, равнодушный ко всем ритуала мира, бессмысленно смотрел в холодную тьму.
Вопль ужаса заставил меня очнуться от мыслей.
- Горит, горит!
Из дома начали выскакивать люди, повалил дым. Кто-то кинулся за ведрами, и я тоже. Расталкивая паникующую толпу, из обрывков фраз я понял, что свеча на лавке коснулась траурной скатерти, и та вспыхнула. Дурной знак. Это значило, что душа Танги не отправится ни в ад, ни в рай. Он застрял между мирами, злые духи не желают отпускать его.
Несколько ведер с водой помогли потушить стол, огонь не успел перекинуться на стены, и, к счастью, никто не пострадал. Только в пламени растаяли скрещенные
свечи, символизировавшие тело покойного, которое так и не успели отпеть.
Ночь я провел на берегу, возле щепок, глядя на липкую черную тьму и слушая клокочущее море.
========== Часть 3 ==========
Соседки причитали недолго. Неделя, две, и стали забывать о Танги, о его неупокоенной душе, застрявшей в море. Маргарита постоянно молилась, но едва ли это могло помочь глупому мальчишке, а я дни и ночи думал о том, как же спасти его. Моя злость на Танги ушла в песок. Как я мог малодушно ненавидеть его за совершенную ошибку, если мальчишка сам наказан за нее больше, чем кто-либо мог ему пожелать?
Каждый вечер я приходил к морю. Жанна говорила, что морщины на моих щеках стали глубже, но какое мне было до этого дело? Я прислушивался к ветру, надеясь распознать знакомый голос. В деревне стали поговаривать, что я сошел с ума. Кумушки шептались, качали головами. Мужики при встрече со мной отводили глаза. Но я не мог предать Танги. Что-то внутри мне говорило, что я смогу ему помочь, и я желал это сделать, чего бы мне это ни стоило.
Прошла весна, кончилось лето, но ни разу Танги не дал знать о себе. И всё равно я приходил к морю. Я не терял надежду, угадывая, как это, наверное, трудно, слабой, хрупкой душе пробить толщу воды и вынырнуть на поверхность. Буря ли бушевала, или море охватывал штиль, в жару и холод я сидел на валуне, не спуская глаз с темного горизонта и держа в руке щепку с рыбами. В любую погоду я нес свою добровольную службу.
В одну из ночей перед первым ноября, когда все крестики проэллы, собранные за год, отправляют на кладбище, наконец мои старания увенчались успехом.
Сквозь рокот волн я услышал знакомые ноты. Танги… Это он звал на помощь. Я вскочил с места и кинулся в море. Я шел по колено в воде на зов, пока не увидел перед собой сотни мужчин и женщин с хвостами рыб. Голос Танги тонул в их жалобном гуле, но я напряг зрение, стараясь в эту лунную ночь отыскать его.
- Танги! - казалось, мой зов понесся к самому горизонту, и через минуту я почувствовал, как чья-то рука хватает меня за штанину. Его рука.
- Дядя!
Это был он. Вот только не загорелый и веселый, каким я знал его, а бледный, исхудавший, с огромным рыбьим хвостом вместо ног. Я опустился на колени и, не в силах себя сдерживать, прижал его к груди, беспорядочно целуя щеки и лоб. Я не смел касаться губ, чтобы не оскорбить.
- Дядя, спаси меня. Я знаю, ты меня любишь, я видел, как ты приходил на берег каждую ночь. Освободи мою душу!
Танги плакал. Я никогда не думал, что увижу его таким. Из его светлых глаз текли капли моря. Не утратившие силу руки сжимали меня, и я не знал большего счастья, чем чувствовать рядом с собой своего застрявшего между мирами племянника.
- Я готов. Что нужно? - я не думал. Я всё решил еще тогда, когда впервые сжал в ладони щепку с вырезанными на ней рыбами.
- Согласись занять мое место, и тогда моя душа отправится в иной мир. Но, - Танги отпрянул и посмотрел в лицо мне, - но ты останешься тут. Пока никто не согласится помочь тебе.
Я видел, как он боролся, как разрывался между стремлением освободиться и осознанием, что спасение его души принесет мне гибель. Я провел ладонью по его волосам, улыбаясь. Глупый.