А теперь попробуй этим похвастаться, и сразу назовут вором, отвернутся. Но не верил им Степан. Не хотел верить. «Все вы воры, но нет у вас такой удачи, как у Степана… Ловкости нет… Потому и завидуете».
Но такие мысли не успокаивали. Было и обидно, и горько, черт его знает — почему… «Даже своя семья и та косо смотрит. Ну пусть сын, тот уж воспитан иначе. Эх, зря ему про сапоги вспомнил. А жена! Бывало, радовалась, когда принесешь украденный фунт, а теперь попробуй! Выгонит и еще отлупит рыбьим хвостом по морде… Потому и прячешься, как собака по кустам, когда несешь эту несчастную рыбку к Ломотю…»
Никогда не задумывался Степан над тем, как бы избавиться от этой дурной привычки, а сегодня подумал. И мысль эта не давала покоя.
Встал, когда совсем рассвело. Антося уже дома не было. Старик обрадовался этому. Понимал, что неловко было бы встретиться с сыном.
В голове звенело. Понял: надо опохмелиться.
Жена была чем-то занята. Это хорошо. Уходя, взглянул в сторону своего двора: впервые побоялся, чтоб не увидела жена, куда он идет. Свернул для отвода глаз на улицу, потом вышел на огороды и скрылся за Нарутевым хлевом.
…Стась Ломоть поселился в Наносах во время Отечественной войны. Откуда он взялся, никто не знал, сам же он говорил, что приехал из-под Вильнюса. Это был человек лет пятидесяти. Жил он вдвоем с женой. Говорил, что имеет сыновей, работают они в Вильнюсе и «живут, хвала Езусу, хорошо». Сам Ломоть ничем не занимался. Держал корову, кур, индюков и гусей. «Тут у нас раздолье для птах, — говорил он, когда кто-нибудь удивлялся его птичьему стаду, — одни на выгоне, другие на озере». Поросят же он держал в хлеву и никому не показывал: «Эх, разные бывают глаза у людей».
Был у него и собственный челн. Иногда Стась выезжал на озеро с удочкой. «Ей-богу, не ради прибыли, — словно оправдывался он. — Вот люблю так отдохнуть, а тем временем на ужин несколько и окуньков поймаешь…»
Огород у него был отменный: картошка, огурцы, помидоры родились сочнее и крупнее, чем у остальных односельчан. Времени ему хватало ухаживать за ними.
Человек он был хитрый, все прибеднялся, жаловался на тяжелую жизнь, и не любили его в Наносах. За скупость и жадность его прозвали Куксой[1].
— Не рыбак я. Да и годы не те. Сыновья прокормят. Хвала Езусу, присылают когда полсотни, когда и сотню.
Понемногу Кукса гнал самогон и тайком продавал его.
К нему и направился Степан Ивашкевич.
Стась встретил его у порога. Он стоял с корытцем в руках среди пестрой птичьей стаи и разбрасывал вокруг себя вареную картошку.
— Я уже издалека вижу, что идет пане Степан… Видно, опохмелиться захотел.
А сам трусливо посмотрел ему в глаза.
— А… Не мешало бы чарочку.
— Можно, можно, пане Ивашкевич. Еще не вывелась, есть. А сколько пане Степан хочет? Полбутылочки или целиком?
— Давай уж целиком.
— Ладно, только, как говорится, «живите, как братья, а расчетов забывать не надо…» Это уже в долг.
— Как это в долг? Ты очумел, Стась. А вчерашнее?
— Вчерашнее, пан Ивашкевич, отсчитано за подошву. Если помните, пятнадцать рублей.
— А по какой цене ты считаешь подошву?
— Шестьдесят рублей.
— Эге!.. Ну и жадный же ты, Стась… Не зря тебя Куксой зовут. А по какой же цене ты считаешь рыбу?
— Два рубля, пан Ивашкевич.
— Два рубля!
— Ну так попробуй сбыть свою рыбу кому другому, пан Ивашкевич. Понятно же, какая она…
Эти слова как обухом оглушили Степана.
— Какая? Ты хочешь сказать, что краденая? А ты, однако, сбываешь! Разве у тебя она в некраденую превращается?
— Эх, пан Ивашкевич, чего нам спорить? Не я к тебе пришел, а ты ко мне, — холодно ответил Стась и отвернулся.
— Ну и прощай. Мы с тобой квиты.
Круто повернувшись, Степан напрямик зашагал к дому. Но не успел пройти он и пяти шагов, как услышал оклик:
— Пане Степан! Пане Степан! Какой все же ты гонорливый…
Степан сначала хотел вернуться, но ноги несли его вперед, дальше от этой хаты, и он даже не оглянулся.
Долго думал над тем, как это произошло, что он стал чувствовать себя чужим в родных Наносах. И не только в Наносах, а и в родной семье. Идти домой было трудно, понимал, что жена знает, где он был, а показаться в конторе или на озере среди людей было стыдно… Подумать только: Кукса поставил его не только рядом с собою, а еще ниже! Его, Степана Ивашкевича, лучшего рыбака.