Резко повернувшись, не обращая внимания на сотрудников, дружно глазевших на него, он быстро прошел в кабинет. Уговаривать, убеждать молодого упрямца он считал унизительным для себя. Унизительным вдвойне, — после тех выпадов, кои допустил по его адресу этот безусый мальчишка…
У себя в кабинете Иван Сергеевич довольно бесцеремонно потеснил очередного своего двойника, невозмутимо восседавшего за столом, Даже не потеснил, а просто сел в него, не обратив на это никакого внимания. И с хмурой отрешенностью углубился в бумаги, ожидавшие его резолюции. Впрочем, он не видел того, что в них было написано. Все его мысли вились сейчас вокруг неожиданно прямой откровенности Беликова.
Что он прям и решителен, — в этом Иван Сергеевич убедился. Ну, а когда этот мальчиш-ка пойдет к начальству? Он же и там выложит все, что сейчас высказал Ивану Сергеевичу лично. Сомневаться в этом не приходится…
Громко пробили большие настенные часы, украшавшие одну из стен кабинета. Половина двенадцатого. Пора собираться на совещание…
С чем же он придет на это совещание? По давнему опыту знал Иван Сергеевич, что подобные совещания легко проходят только тогда, когда в отделе все в порядке, когда не чувствуешь ни единого грешка за собой. А сейчас…
Но что же делать, что делать?.. Идти к Беликову и дискутировать с ним, пытаясь доказать, что прав? Или обречь себя на томительное ожидание «критики со стороны»? Отпроситься, наконец, к врачу? Ведь с головой действительно творится что-то неладное, — вон, бумага, которую он сунул, не читая, в ящик стола, все еще белеет перед ним и даже прочитать можно; «…предлагаем сверхплановую партию прорезиненных сапог…» Что, что?!. Опять сверхплановую?!.
Иван Сергеевич в бешенстве обмакивает перо в чернила и торопливо, словно боясь передумать, накладывает наискосок заявления резолюцию.
— Иван Сергеевич!..
В дверях кабинета возникла фигура Софьи Андреевны, худенькой невысокой женщины средних лет. Оторвавшись от бумаг, Иван Сергеевич вопросительно взглянул на нее.
— Я от Ильи Фомича, — начала женщина, и в груди заведующего отделом снабжения неприятно похолодело. — Он просил передать, что совещание перенесено на пятницу…
— Вот как!..
Иван Сергеевич перевел дух. Когда Софья Андреевна ушла, он торопливо переложил разбросанные по столу бумаги в один из ящиков, поднялся и неуверенной походкой двинулся к выходу. Душевное равновесие и способность мыслить логически были вконец утрачены, и, не видя впереди никакого просвета, Иван Сергеевич решительно постучался в кабинет Ильи Фомича. И там, сославшись на недомогание, попросил разрешения не присутствовать денек на работе…
Сравнительно благополучно добравшись до знакомого сквера, Иван Сергеевич легко нашел приглянувшуюся ему еще утром скамью, — редкий снежок так и не скрыл утрамбованную кольцевую тропку вокруг нее- Грустно размышляя о бренности всего сущего, он просидел там почти до самого вечера, извлекая из помятой пачки «Казбека» одну папиросу за другой. А когда папиросы кончились, уныло зашагал домой. Идти в поликлинику почему-то не хотелось.
Остаток дня — а также и ночь — он проворочался на кровати, тщетно пытаясь установить диагноз своего заболевания и столь же тщетно призывая спасительный сон.
Впрочем, он все-таки уснул. А когда на следующее утро поднялся с кровати, бесценный дар — видеть то, чего уже нет, — покинул его. Болела голова, резко першило в горле, изредка знобило, однако ничего странного Иван Сергеевич вокруг себя уже не замечал.
Всю первую половину дня он провел в поисках разгадки того, что приключилось с ним вчера. Он перебрал в памяти все необычные заболевания, о которых читал или слышал, переворошил подшивки научно-популярных журналов… Ничего, что хоть чуть-чуть проливало бы свет на события вчерашнего дня!
Вторую половину дня он пролежал в кровати. Однако ангина, которую он прихватил-таки на той холодной скамье, оказалась несильной, и в пятницу, в половине девятого, он уже сидел у себя в кабинете.
С некоторой неловкостью вспоминал Иван Сергеевич свои опыты со стаканчиком, которые провел сегодня поутру, перед тем как побриться.
…Путем долгих и утомительных аналитических операций придя к выводу, что первопричиной всех зол, испытанных им, была именно эта злосчастная алюминиевая посудинка, Иван Сергеевич решительно приступил к проверке своего вывода. Он долго вертел в руках нехитрую принадлежность бритвенного прибора, ощупывал, осматривал, даже разок лизнул зачем-то… Потом вскипятил воду, налил кипятку в стаканчик и держал его в руке до тех пор, пока не заныли пальцы от боли. Тогда лишь поставил стаканчик на стул в кухне, а выждав две-три минуты, перенес его в ванную. Потом неспешно вернулся на кухню, всячески понуждая себя думать только о том лжестаканчике, который ждет его там, на стуле… Увы! Лжестаканчика не было..
Не появился он и после повторных опытов. И даже после того, как увлекшийся экспериментированием Иван Сергеевич накалил стаканчик на конфорке газовой плиты. Единственным следствием излишне горячего эксперимента явились лишь красноватые припухлости на обожженных пальцах…
Да, он уже полностью отчаялся в своих поисках истины.
И вдруг… Неожиданная догадка пришла вдруг ему на ум.
— Так-так-так… Спокойно!… — приказал он себе, боясь упустить кончик слабенькой нитки ведшей, казалось, к полной разгадке происшедшего.
… Своего двойника в сквере на скамье он увидел после того, как внутренне подготовился к подобному зрелищу. Да, ведь оборачиваясь он уже ясно представил себе самого себя, сидящего в глубокой задумчивости на этой проклятой скамейке. Представил — и увидел… А то первое происшествие, с которого, собственно и началась эта история, — затылок в зеркале. И там было то же самое. Ведь он хорошо помнит, что, бреясь, думал — пора сходить в парикмахерскую. Ну, конечно! «Эка, вихры какие отрастил…» — это же его собственная мысль!..
Да, видимо, он столкнулся с каким-то неизученным видом галлюцинаций. Представил — и увидел… Так было и со вторым стаканчиком, — где-то в голове подспудно возникло, по-видимому, воспоминание о реальном факте, имевшем место незадолго перед этим. Уже подавно так появился третий стаканчик — на стуле в кухне. И таинственный незнакомец в пижаме — это он сам, увиденный как бы со стороны: присев над появившимся неожиданно вторым стаканчиком он, помнится, поймал себя на непроизвольной мысли о том, до чего нелепо выглядел бы в этой позе для окружающих, появись они в это время.
Сложнее как будто с событиями в отделе… Да нет, это лишь так кажется!
Пепельница на столе была сдвинута в сторону, и телефон стоял не на обычном своем месте, — из этого он заключил тогда, что на столе кто-то сидел… Так появился двойник Софьи Андреевны. Что же до пресловутого заявления Беликова об уходе из отдела, — его могло и не быть. Да, наверно, и не было… А был лишь плод воспаленного воображения: ведь начальник отдела отлично знал о настроениях этого молодого и далеко не бесталанного инженера…
Иван Сергеевич вспомнил обидные слова Беликова, и — странное дело — они уже не показались ему обидными. Перед мысленным его взором встали ряды плотных асбестовых мешков, пачки грубовато пошитых, но таких удобных в работе рукавиц, вереницы огнеупорных костюмов… Беликов в общем-то прав…
Я рассказал эту историю моему знакомому — научному работнику. Он заинтересовался и высказал мысль, что вряд ли дело в стаканчике, хотя, быть может, тот — первый — непроизвольный ожог и явился своеобразным толчком, катализатором… Суть, видимо, в том, что способность видеть прошедшее появилась у Ивана Сергеевича, когда он впервые в жизни, вероятно с большим опозданием, ощутил неодолимое желание критически разобраться в самом себе. Где-то, на какой-то стадии формирования этой потребности он стал очевидцем поразительных видений.
— И еще я подумал, — сказал мой знакомый, — что у некоторых из нас есть возможность пережить такие удивительные приключения, увидеть в зеркале свой нестриженный затылок, образно говоря. Делу это, наверное, не помешает. А что касается наук, то я хотел бы попросить всех, желающих испытать нечто подобное тому, что испытал Иван Сергеевич, подробно описать и свои ощущения, и свои действия, и безусловно, все детали, сопутствующие эксперименту. Быть может, мы стоим на пороге большого открытия…