Марика никогда не пила пиво и держала его в холодильнике только для Гаррета. Жалко, правда? Ведь он почти всегда забирал Заира из дома матери Марики в Эль-Дорадо, деревушке на юг от Санта-Фе, хотя это и означало лишние полчаса в дороге. Что угодно, лишь бы не видеться с Марикой.
В конце концов Гаррет откинулся на спинку дивана и закрыл глаза, а Марика продолжила собирать необходимое.
— Она пьет кофе, — сонным голосом пробормотал Своупс. — Ты знала?
— Элвин? — уточнила Марика.
— Мгм. А ее любимый писатель — Стивен Кинг.
— Вы разрешаете ей пить кофе и читать Стивена Кинга?
— Ты так говоришь, будто у нас есть выбор. Эта мелочь упрямее, чем была ее мать.
Марика подошла к нему, и он открыл глаза. У нее в руках было полно банок и склянок.
— Она хоть сливки с сахаром добавляет?
Снова закрыв глаза, Гаррет улыбнулся и покачал головой:
— Она пьет кофе черный, как моя душа. Ее слова. И это единственное, что ее успокаивает. А ее любимая книга — «Противостояние». С трех лет.
— Я начинаю сомневаться, что ты будешь оказывать хорошее влияние на нашего сына.
— Мы пытались их прятать.
— Книги?
— Мгм. Она всегда их находила.
В уголке губ Гаррета заиграла улыбка. Однажды у Марики был доступ к этому уголку, и она по полной воспользовалась этим шансом. Хотелось бы воспользоваться еще разок, но вряд ли это когда-нибудь случится. В последний раз, когда они пытались наладить отношения ради Заира, Марике казалось, что все идет как маслу. Однако Гаррет бросил ее, не объясняя причин. Это едва не сломало Марику, и она поклялась никогда больше не позволять мужчине разбивать ей сердце на мелкие осколки. Особенно Гаррету Своупсу.
— Ты представляешь, каково это — сидеть на публике с пятилетним ребенком, который пьет кофе и читает Стивена Кинга? На тебя пялятся со всех сторон.
Марика села рядом с ним на диван и тихонько рассмеялась:
— К счастью, не представляю.
— Она спит всего три-четыре часа за ночь.
— Это из-за кофе, — напомнила Марика.
— Ты не понимаешь. — Его слова становились неразборчивыми. — Это после кофе. Без него она стоит на голове.
Широкая грудь Своупса размеренно поднималась и опускалась, и Марика знала: если он перестанет говорить, то уснет. Однако за много лет это был их единственный длинный разговор, и, помоги ей бог, ей не хотелось, чтобы все заканчивалось.
Но это было бы неправильно. Ей нужно быть сильной ради Заира. Она не могла открыть Гаррету своих истинных чувств. И уж точно не хотела снова рисковать собственным сердцем. В последний раз это ее чуть не убило.
— В три ночи она уже не спит, — продолжал Гаррет. — Рисует, читает или ставит опыты на мисс Перегрин.
Марике пришлось выбираться из пучины мыслей, чтобы уточнить:
— Кто такая мисс Перегрин?
— Ее хомяк.
— Точно. Ты же подарил ей хомячка на первый день рождения. Вряд ли это тот же самый.
— Еще как тот же.
— Но ведь это было больше четырех лет назад. Хомячки живут года два. Три от силы.
Гаррет глянул на Марику сонным взглядом.
— О том и речь. Элвин постоянно ее оживляет. Или типа того.
— Ничего себе! То есть дочь от матери недалеко ушла?
— Именно.
— И какие же опыты она проводит?
— Пытается выяснить вес хомячьей души, — ответил Гаррет и снова закрыл глаза. — Элвин решила, что души обладают массой, а значит, должны иметь и вес. И даже не спрашивай, что она творит с адскими псами. По крайней мере, мне так говорили. А Артемида и вовсе бедняга.
— Мертвая ротвейлерша?
Гаррет не ответил. Его дыхание стало глубже и размереннее, а бутылка пива в руках опасно наклонилась влево.
Марика уставилась на его руки, которые явно не боялись тяжелой работы, отчего назвать их изящными было невозможно. Однако сильные длинные пальцы могли похвастать чистыми, аккуратно постриженными ногтями. Марика хорошо знала, на что способны эти пальцы, и каково это — ощущать в интересных местах прикосновение металла колец, которые неизменно носил Гаррет. Эти вспоминания она лелеяла всякий раз, когда отправлялась в постель одна. Из всех колец два были в виде черепов, и Своупс постоянно прокручивал их на пальцах, когда нервничал. Марике эта привычка казалась до странности привлекательной.
— Удивительный ребенок, — вздохнула она, в который раз выбираясь из пучины мыслей.
Тихонько забрав у Гаррета бутылку, она поставила ее на журнальный столик и пошла к себе в спальню. Точнее — к своему шкафу.