– В ваших магазинах вообще продаются картины?
– Да. И, думаю, я должен попробовать представить моим покупателям и картины советского периода. Советская живопись входит в моду на Западе. Но опять же нужно посмотреть, что тут предложат. Я не могу принять окончательное решение, пока не увижу товар.
– Это на самом деле так, – кивнул галерейщик. – В смысле мода на картины советского периода. Возможно, вам трудно в это поверить, Юлия. Мне самому трудно поверить в то, что иностранцы готовы платить большие деньги за румяных колхозниц с серпами и рабочих с молотками и закопченными лицами, но платят! Я, как вы можете догадаться, хочу купить картины для перепродажи в своей галерее. И их вывозить легче. По нашим законам вывоз предметов старше ста лет и представляющих художественную ценность запрещен.
Окружающие нас мужчины хмыкнули.
– Это другой вопрос, господа! – предупредительно поднял руку Галустьян, сразу поняв, что хотели сказать остальные. – И уважаемой Юлии это объяснять не надо. Она, наверное, может привести больше примеров криминального вывоза, чем мы все, вместе взятые. Но я сейчас говорю о нашем законодательстве.
Маленький старичок захихикал.
– Господа! Господа! Я просто даю фактуру уважаемой Юлии. Как журналистке, специализирующейся по криминалу.
– Большое спасибо, – сказала я. – А что насчет произведений искусства моложе ста лет?
– Вывезти можно, но потратите много нервов, времени и денег.
– Значит, следует обращаться к профессионалам, которые на этом собаку съели, – улыбнулась я. – К нам, например.
– Вы абсолютно правы, уважаемая Юлия. Приглашаю вас как-нибудь ко мне заглянуть. В смысле в галерею.
– Что вы обычно у себя выставляете?
– Все, – сказал Галустьян.
– То есть?
– Если вы что-нибудь нарисуете на досуге, можете принести.
– И почем у вас выставление для общего обозрения художников от слова «худо»?
– У меня одна ставка для всех, – серьезно сказал Галустьян. – Тридцать тысяч долларов за две недели. Каталог отдельно, реклама отдельно, рецензии, фуршеты, приглашения – журналистов, специалистов, кого угодно. Все, что пожелает клиент.
– То есть выставиться у вас может кто угодно с чем угодно?
Галустьян кивнул.
– Вы только не думайте, что я выставляю только одних бездарей, хотя и такие есть. Бизнес. Но двоим художникам я дал путевку в жизнь. Оба сейчас живут в Германии. В советские времена не член Союза художников не мог устроить персональную выставку. Теперь эта возможность у людей есть.
– Не у всех есть тридцать тысяч долларов. Или лучше пятьдесят, если учитывать все расходы?
– Стимул работать, – пожал плечами бородач.
– И мальчики на самом деле работали! – воскликнул старичок. – Копили деньги, занимались мелким бизнесом и продолжали писать картины. Молодцы!
Я подумала, что мне нужно будет как-нибудь наведаться в галерею к Галустьяну, расспросить его подробно, вообще поближе с ним познакомиться – мало ли какие консультации потребуются для работы. Ведь наверняка он сможет посоветовать какого-то специалиста, если окажется не в состоянии ответить на мой вопрос.
– Отойдите от двери, пожалуйста, – прозвучал у нас за спинами вежливый, но твердый мужской голос.
Мы все повернулись. В зал входила дама в вечернем платье и бриллиантах в сопровождении четырех телохранителей. Говорил один из них. Дама была очень холеной, вероятно, после пластической операции (а то и не одной), потому что с близкого расстояния была видна какая-то неестественность лица, да и приходилось мне раньше видеть именно такой разрез глаз после подтяжки.
– Пойдемте, Алевтина Николаевна, – вежливо обратился один из телохранителей к охраняемой особе, и компания с дамой посередине и крепкими молодыми людьми с четырех сторон проследовала на последний ряд. Может, для того, чтобы никто не выстрелил в спину?
– Вы знаете, кто это? – спросил у меня маленький старичок.
Я покачала головой.
– Чья-то жена, – хмыкнул бородач. – Но вообще-то такие обычно гоняются за живописью девятнадцатого века или даже более ранней.
– Почему бы не вложить деньги в социалистический реализм? – подал голос теперь уже предпоследний прибывший, который сразу же меня узнал и спрашивал, что привело меня на аукцион. – Через тридцать-сорок лет он еще может взлететь в цене. Я лично пришел потому, что считаю эти картины очень перспективными.
Бородач кивнул. Насколько я поняла, никто из присутствующих не собирался вывешивать советскую живопись у себя дома. Ее рассматривали исключительно как вложение денег.
– Как вы узнали об аукционе? – Я посмотрела на бородача.