Еще одна индеанка подошла к Диего, мягко, как кошка, опустилась рядом с ним на ковер и положила свою голову ему на бедро. Д'Алькантра крепко взял ее длинными пальцами за теплое ухо и брезгливо отбросил в сторону.
— Он не хотел отдавать Око Виракочи, — снова захихикал Топара. — Он сказал мне то же, что и я сказал тебе. Силы тьмы не должны владеть Оком Бога. Иначе тьма опустится на мир, Солнце, Отец наш, в гневе отвернет лик свой от детей своих, и в вечной ночи люди станут подобны узникам подземной тюрьмы Санкай Уаси. Ничего не видя, слепые, они будут шарить впотьмах и сделаются добычей ягуаров и крокодилов. Тогда сумрачные племена Нижнего Мира поднимутся со дна бездны и вступят в наши города… Холодные воды темных морей поглотят мир, наступит эпоха Больших Змей, и Супай будет властвовать в Четырех Странах Света…
Он замолчал, из угла рта потекла зеленая пена. Принц Топара жевал коку.
— И что же вы ответили ему, принц? — по-прежнему усмехаясь, спросил Диего.
— Что он прав, — равнодушно ответил принц. — А потом я велел своим телохранителям подвесить его вниз головой между двумя деревьями и содрать с него кожу. Я хорошо запомнил твой совет, Супай. Когда на нем оставалась ровно половина его шкуры, он отдал нам Око Бога, — Топара забулькал.
— Где оно? — Диего весь подобрался, как перед боем.
Костлявое лицо вытянулось вперед, и он стал похож на хищную рыбу. Длинные пальцы непроизвольно сгибались и разгибались.
Принц Топара, продолжая хихикать, вытащил из-под пушистого ковра череп из горного хрусталя. В полумраке череп светился ровным голубоватым сиянием, дым от благовоний, плавающий в комнате, отражался в отшлифованных глазницах, порождая туманные, фантастические картины…
— Вот Око Виракочи, — торжественно произнес принц, держа руку с черепом на отлете. — Вот твоя награда, Супай. Жаль, что я не знаю, в чем его тайная сила.
Диего инстинктивно потянулся к голубому сиянию, но Топара, осклабившись, швырнул череп в темноту за своей спиной — было слышно, как он мягко ударился о чье-то тело.
— Сделаешь меня Сапа Инкой, — булькая и плюясь зеленой слюной, зашептал принц, приблизив свое лицо к лицу Диего, — получишь Око Виракочи. Убей китусского бастарда, раздави паука из северных джунглей, смой с лица земли позор нашего рода! И ты получишь Око от меня, Сапа Инки Топары, продавшего свою душу хозяину Нижнего Мира. Слышишь, ты, Супай, приготовь для меня местечко получше в своем Нижнем Мире. Я же не смогу уйти к Отцу-Солнцу, он не примет Инку, опустившегося до сделки с Супаем…
Он что-то еще бормотал и булькал, но Диего д'Алькантра уже не слушал его. Он выпрямился во весь свой гигантский рост и пошел к выходу. Лицо его было все таким же мертвенно-бледным, но теперь сквозь эту бледность просвечивал холодный огонь. Он уже совсем близко от цели. Расчет оказался верным, старого Шеми действительно занесло сюда, на край земли, в страну великих гор и великих воинов… «Он потеряет жизнь вместе с оболочкой своего Ба, — произнес д'Алькантра на языке, которого не понял бы никто из людей, находившихся сейчас в Кахамарке. — Я опять угадал. Я опять оказался прав. Прощай, Шеми!»
Он был уверен в успехе, пусть даже успех зависел от таких ничтожеств, как Топара. Принц был дураком, обжорой и эротоманом, но за долгую жизнь Диего д'Алькантра приходилось пользоваться услугами людишек и похуже.
Инка Атауальпа, принявший после крещения имя Хуан де Атауальпа, по приговору военного трибунала под председательством Франсиско Писарро был задушен гарротой 29 августа 1533 года.
СТРАЖ ВО ТЬМЕ
— Не туда смотришь, — прошипел мне в ухо Лопухин. — Бери левее, левее бери!
— Если ты такой умный, работай сам, — огрызнулся я. Не хватало еще, чтобы ДД учил меня, что мне делать.
Он заткнулся. Все-таки он очень боялся, что я его брошу.
Мы лежали на горячей плоской крыше голубятни, торчавшей над яблоневыми садами поселка в пятидесяти метрах от дома, в котором ДД видел свой шеститысячелетний череп.
Обстоятельства его открытия так и остались для меня тайной, и чем больше я изучал в бинокль дом, тем сильнее сомневался в правдивости рассказанной им истории.
Дом выглядел заброшенным и пустым. Это ощущение усиливали и маленький запущенный сад вокруг, и заросшая травою дорожка, и даже железная, покрытая облупившейся зеленой краской калитка с огромным ржавым замком. Догнивали у стены какие-то заплесневелые ящики, тускло отсвечивали брошенные на заполоненных сорняками грядах куски полиэтиленовой пленки. Тлен был там, прах и мерзость запустения.
Я перевел бинокль левее, куда и советовал Лопухин, и наткнулся на окно. Грязное, засиженное мухами, лет десять не знавшее тряпки. Закрытое на шпингалет, разумеется.
— Ты здесь его видел? — спросил я, передавая бинокль ДД.
— Да, — живо откликнулся он, — именно в этом окне. Только тогда оно было растворено и был хорошо виден стол, придвинутый к подоконнику… Вот на нем-то он и лежал.
Непохоже было, чтобы окошко это вообще открывали за последнюю пятилетку, но я не стал делиться с Лопухиным своими подозрениями. Вместо этого я спросил:
— А ты уверен, что он до сих пор там? Череп, я имею в виду? Может, его привезли сюда, скажем, показать кому-то, а потом увезли снова?
Все это, конечно, было говорено-переговорено нами за последние три дня уже раз десять, и я наперед знал, что он ответит. Он сказал с детской уверенностью:
— Ну кто же будет привозить ТАКУЮ ВЕЩЬ на дачу на один день? Это же не термос и не велосипед даже.
Я мог бы спросить, кто вообще будет привозить такую вещь на дачу, а тем более держать ее там, но воздержался. На все вопросы, касающиеся таинственного хозяина дома, ДД давал столь невразумительные ответы, что поневоле пропадало всякое желание разбираться.
Я зажмурился и представил себе, как вылезаю из этого дурацкого дома, в котором, конечно же, нет ничего, кроме пыли и мусора, беру Лопухина за грудки и зловещим голосом спрашиваю, большое ли удовольствие он получил от этого аттракциона. Картинка получалась замечательная; беда была в том, что для подобного торжественного финала требовалось сначала забраться в дом. «А если череп все-таки там? — в сотый раз спросил я сам себя. — Невероятно, невозможно, но — вдруг? Что мне с ним делать? Если ему действительно шесть тысяч лет? Брать с собой? Оставить на месте? И смогу ли я его оставить?»
— Ладно, — сказал я, убирая бинокль. — Рекогносцировка закончена. Поехали отсюда.
Лопухин ужом извернул свое длинное тело на раскаленной сковороде крыши.
— Как, ты разве не собираешься проникнуть туда сегодня? Я сел и потянулся, разминая суставы.
— Сегодня — да. Но не сейчас. Ты слышал когда-нибудь о ворах, лазящих на чужие дачи среди бела дня?
— Но, может быть, стоит поторопиться, пока нет хозяев… — неуверенно гнул свою линию ДД.
Я посмотрел на его озабоченное птичье лицо и весело сказал:
— Не суетитесь, профессор. А если соседи застукают? Если какой-нибудь ветеран у окошка от нечего делать пасётся? А, неровен час, менты проедут? Нет, купаться, только купаться!
Под причитания ДД, не догадавшегося захватить из дому плавки (я посоветовал ему открыть нудистский пляж), мы спустились с голубятни и прошли по пыльной улице к оставленной в отдалении машине. По пути не встретилось ни одной живой души, и я мельком подумал, что ДД, пожалуй, был прав — поселок казался вымершим, операцию можно было осуществлять совершенно открыто. Но мне хотелось максимально оттянуть это неприятное мероприятие, и мы отправились в Красково.
Неподалеку от этих мест когда-то давным-давно прошло мое детство — обычное детство обычного пацана с обычной московской окраины, но с тех пор прошла уже тысяча лет, и я удивился и обрадовался, когда оказалось, что я многое здесь помню.