– Первая любовь случилась в институте. Абсолютно платоническая. Мы встречались около года, как два перепуганных оленя, и я ее пальцем не тронул. Целовались от силы два раза, почти не попадая в губы. Я провожал ее домой на троллейбусе, а сам шел пешком, потому что денег на обратный билет не было. А однажды так торопился, что упал и порвал единственный костюм. Колени превратились в решето, и я очень боялся в этом признаться матери. Она была строгой, даже суровой, и за любую оплошность могла запросто дать мне по морде.
Однажды мы с любимой сидели в парке под тюльпановым деревом. Как сейчас помню – в партерной части старого ботанического сада. Ничего не предвещало бури, и наш неторопливый разговор касался только институтских тем. Неожиданно она поднялась с лавочки, поправила примятую плиссированную юбку и сказала: «Мы больше встречаться не будем. Я от тебя ухожу». Я растерялся, тоже вскочил на ноги, споткнулся о вросший в землю камень, больно ударив большой палец: «Почему? Мы ведь даже не ссорились! Должна же быть какая-то причина?» – «Да. Причина есть. Я просто тебя не люблю».
Она ушла, не оборачиваясь, а я смотрел ей в спину. Хрупкие солнечные лучи касались позвоночника и тут же ломались надвое, как карандаши с мягким грифелем. Я тогда впервые в жизни плакал и стонал от невыносимого жжения в глазах. Плелся по улице Коминтерна и не стеснялся своих мужских крокодильих слез.
Потом появилась Варя, и в скором времени мы поженились. Она была простенькой девушкой из очень бедной семьи, круглый год ходила в короткой джинсовой юбке и, кажется, сама сделала мне предложение. Во всяком случае, я не помню, чтобы его делал я. Просто перед самыми выпускными, сидя у меня на кухне и поедая кильку в томатном соусе с черным хлебом, озвучила, что ей давно пора замуж. Я говорю: «Хорошо, Варь, я не против, только давай подсчитаем наши доходы». Мы сели, прикинули. Жить отдельно не получалось – разве что с моими родителями. Совместного бюджета хватало только на еду и самую необходимую одежду. Я спросил: «Тебя устраивает такая жизнь?» Она согласилась, энергично закивав, но потом три раза от меня уходила.
Первый раз из-за того, что нас родители поселили в проходной комнате. Отец страдал простатитом и по несколько раз за ночь вставал в туалет. Мать с пяти утра уже не спала и громко вздыхала на кухне, стуча крышками от кастрюль и наполняя все пространство жареным луком. Она обваливала его в муке, потом жарила в кипящем масле крупными кольцами и считала самым сытным и дешевым блюдом. А еще не могла понять, как можно спать до семи. И Варя после очередной бессонной ночи собрала в свою потрепанную сумку периодику, подкрасила в прихожей губы и ушла, сказав у двери, что в таких условиях жить невозможно и что вся ее одежда пропахла луком. «Ишь ты! – крикнула тогда с кухни мать и пригрозила вафельным полотенцем с чайными пятнами. – Условия ей не подходят! Мы, кажется, тебя не из замка брали».
А потом набросилась на меня с упреками, что Варя ей с первого дня не понравилась: «Корыстная она, ей богу, корыстная. Ей не ты нужен, Ванечка, а наша жилплощадь».
После этого скандала мы все-таки помирились, нас переселили в большую комнату, и она снова перевезла свои журналы по бухгалтерии и девичьи дневники. Причиной новой ссоры послужило мое нежелание ехать на день рождения к ее сестре. Но клянусь, все произошло совсем не так. Я подъехал за ней на работу и долго ждал на проходной. Было промозгло, шел первый жидкий снег, и приходилось постоянно включать печку, разбазаривая бензин. Варя задерживалась из-за квартальных отчетов, а когда наконец-то вышла, ехать уже не было смысла. Город намертво сковали пробки. Она с удивлением посмотрела на часы, промямлила, что мы единственные гости и сестра давно ждет за накрытым столом, а потом расплакалась и пулей влетела в метро.
В тот вечер она домой не вернулась. Не появилась и на следующий день, и через неделю. Не звонила и даже не поздравила меня с именинами. Не приезжала за одеждой и новыми, пару дней назад купленными, сапогами. Я думал – все, теперь точно конец, но оказалось, что она беременна, и мы опять стали жить вместе.
Встретились случайно на рынке, когда в воздухе уже пахло мимозой и тепличными тюльпанами. Она стояла бледная, заметно располневшая у ящиков с апельсинами. В мокром бабском платке и холодной куртке. Я тогда задал один единственный вопрос: «Чей ребенок?» Варя, не мигая, ответила, что мой, и мы больше эту тему не поднимали. Вечером приехали домой, и я даже подарил ей серебряный кулон с гранатовой каплей и несколько банок любимых консервированных ананасов. Но сомнения оставались, и я частенько сушил голову над календарем беременности, считая и так, и эдак. А когда родился сын – мгновенно успокоился. Дело в том, что у нас есть семейное родимое пятно.