Неожиданно дверь Сониной квартиры распахнулась.
— Мам, я слышу голоса, вроде твой… Пойдем, к нам бабушка приехала… Мама, у тебя щека черная! — Сашкино лицо вытянулось, стало испуганным, напряженным. — И руки тоже.
— И спина, — быстро добавила Эмма. — Она к тумбе афишной прижалась нечаянно. Понял? Потом стала руками себя вытирать и еще больше испачкалась. Понял?
— Понял, — пожал плечами Сашка, вполне удовлетворившись Эмминой наспех состряпанной легендой.
— Иди, — тихо сказала Соне Эмма. — Успокойся. Переоденься. Все бывает.
Эмма глядела на Соню насмешливо и грустно, подбадривая ее взглядом. Ничего не знаю и знать не хочу, говорил этот взгляд. Все понимаю. Держись, с кем не бывает. Впредь будь осторожней. Действуй обдуманней. Ты женщина. На тебя смотрит твой сын. Помни об этом.
Мать сидела на кухне, у окна, напротив Сережи, долбящего на своей машинке. Сашка возился с клубникой, перекладывая ее из корзинки в трехлитровую банку.
Соня успела наспех переодеться и умыться. Лицо она мылила с каким-то особым тщанием, почти ожесточенно, и щека была теперь не черной — пунцово-красной.
— Здравствуй, мама, — сказала Соня. — Ты без звонка? Я рада.
Мать молчала. Она не поздоровалась, не встала навстречу, не обняла. Это ее-то матушка, восторженная, суетливая, вечные ахи-охи, поцелуи, объятия!
Соня настороженно присмотрелась к ней. Мать демонстративно отвернулась, закинула ногу на ногу и скрестила руки на груди.
— Я, Сереженька, на днях «Каренину» перечла.
«Сереженька»!
Будто Сони здесь нет. И голос у матери чужой, напряженный, звенящий.
— И знаешь, Сережа, вспомнилось. Решила я как-то Шуру, нашу домработницу, вывести в свет. Ты ее должен помнить. Помнишь Шуру?
— Еще бы не помнить! — хмыкнул муж, не отрывая близоруких глаз от клавиш своего «ундервуда». — Кремень-баба. Воронежская губерния, крестьянская кость. Не в бровь, так в глаз. Не в глаз, так в лоб. Не в лоб, так в темя.
— Вот, вот, — кивнула мать, по-прежнему не глядя на Соню, растерянно застывшую посреди кухни. — Повела я нашу Шуру в Художественный театр на «Анну Каренину». Алла Константиновна в тот вечер саму себя превзошла! Играла неподражаемо! Первое действие подходит к концу… В зале платочки мелькают… Всхлипы, вздохи… И вдруг наша Шура, на весь зал, своим извозчичьим басом: «Палкой ее! Палкой!»
— Браво! — Сережа захохотал, оторвавшись от своей машинки. — Вот вам голос народа. Порок должен быть наказан.
Соня похолодела. «Анна Каренина». «Палкой!» Мать, не желающая смотреть в ее сторону… Она знает?! Она знает! Ирка! Ирка, а кто же еще?
— И вот теперь я думаю, Сереженька… — Мать наконец метнула в сторону Сони быстрый казнящий взгляд. — Я думаю, наша Шура была права. Я перечла книгу. Анна мне омерзительна. Животное. Самка.
Мать обо всем знает. У Сони сжалось сердце. Такое чувство… Такое ощущение, что все вокруг рушится. Медленно падают вниз куски штукатурки, сыплются песок и известь, летят в стороны обломки стен. Бесшумно, беззвучно, как в кино, когда выключен звук. Все рушится. Катастрофа. Уже ничего нельзя спасти. Вот так стоишь соляным столбом посреди разрухи, на руинах, развороченных бесшумным взрывом. И обрывки гневных фраз едва долетают до слуха. Контузия, руины. Ничего нельзя спасти.
— Соня, ты чего встала-то? — удивленно спросил Сергей. — Садись к столу. Юлия Аверьяновна клубники привезла, попробуй.
— …Когда стареющая женщина, — гневно продолжала мать, — жертвует благополучием мужа и сына… сжигая все в топке своих страстей…
— Неплохо, — весело отметил Сережа, придвигая к себе черновик. — «Топка страстей»! Продайте фразочку. Куда-нибудь вставлю.
— Ты же пишешь для Воениздата! Кого ты можешь бросить в топку? Только Сергея Лазо, — съязвил Сашка, разминая в тарелке мясистую клубничную мякоть. Соня тупо смотрела на это густо-алое, с бледными прожилками сердцевин, ягодное месиво. Сашка залил его молоком. Клубника с молоком, Сашка любит.
— Не кощунствуй! — заметил Сережа, втайне гордясь сыновним юмором.
— А мне ее не жаль. — Теперь Юлия Аверьяновна смотрела только на Соню, испепеляя дочь инквизиторским взором. — Каждый ее шаг продиктован эгоизмом. Голод плоти и эгоизм.
Катастрофа. Соня медленно подошла к столу. Вот ее сын и муж. Сережа поправляет очки указательным пальцем, глядя в черновик. Он еще ничего не знает. А мать уже знает. Уже рухнули стены, их не поднимешь. Сониного дома больше нет.
Она вышла из кухни, подошла к телефону и набрала Иркин рабочий номер.