Шатура: Софьюшка, определить - значит обезналичить.
Шатура бросается на Сальцовскую, разрывая на ней одежду. Он впивается ей в шею, выпивая кровь. Убив Сальцовскую, Шатура начинает насиловать её труп. Каннибалическая коллегия в это время наблюдает следующую картину. Недалеко от упавшего поезда, возникает маленький белокурый мальчик с голубыми глазами. Подходя ближе к собравшимся, он переступает насилующего Шатуру и достаёт из кармана черную повязку, которой закрывает свои глаза. Садясь на стульчик, маленькая загадка достает из штанишек огромную гармонь и начинает играть "Ой при лужку, при лужке", распевая текст молитвенным полушепотом. Собравшиеся слушают мальчонку, подходят к нему и по очереди бросают монеты в шляпку, присаживаясь вокруг него и задумывавшись о своём. Последние из собравшихся вносят два венка, которыми покрывают слушающих мальчика. Это - Зиченко и Флорцов. Когда мальчик заканчивает играть, Зиченко пишет на маечке мальчика "Бог - Один", а Флорцов снимает повязку с глаз мальчика. Теперь мальчик не имеет одного глаза, а из второго непрерывно текут слёзы, полные тоски о бросившей его материнской земле.
Шатура (вытирая льющийся пот об оторванную одежду Сальцовской): Всё-таки женщина - это лучший музыкальный инструмент.
Бузанулькин: Я не понимаю, что заставляет нас продолжать существовать, претерпевая всю скуку, однообразие, слабость, бессмыслицу явления и сознания наших. Ради чего, ради чего я дома остаюсь и совершаю действия!
Флорцов: Это всё голова. Её отрезать надо.
Бруствер Сальный: Эх, отчего же мы все такие жестокие.
Зиченко: Жестокость - первая мать.
Шатура (заметив Флорцова и Зиченко): Прекратите коллапситься! Я не потерплю в своих владениях умерших мясом и кровью! Я - Шатура, Я - Михаил Олегович, главный инженер завода имени Лихоедова! Разойдитесь и возвращайтесь к работе. Здесь нечего смотреть. Это - наша старая, былая жизнь, когда мы все ещё были наивны и верили в потусторонний мир. Забудьте о мире, о боге, о религиозных идиосинкразиях. Нас ждёт будущее - каннибалический вампиризм! Мы будем строить новые цеха, мы будем есть и насиловать трупы всё новых и свежих людей! За этим, товарищи, именно за этим наше успешное будущее! Почему, когда мы только наладили связи с прекрасным, вы начинаете возвращаться в забытые строки и рефлексируетесь, как кошачья кукуруза!
Зиченко (строго, Шатуре): Мы пришли за живыми.
Флорцов: Вы живых поедать взрешили, а мы только живыми всегда и лопались. Что с нас взять - на нас и костей не бывает.
Шатура: Мертвым я запрещаю выражаться!
Бруствер Сальный: Мишка! Мишенька! Дай я тебя укушу!
Бруствер схватывает Шатуру и прогрызает ему горло. Сотрудники завода в общем изумлении от происходящего рассматривают очаровательную кровь начальника каннибалического собрания.
Шатура (удерживая льющуюся кровь): Товарищи! Главного инженера на ваших честных глазах пытаются разжаловать!
Токарчушкина: Тук-тук, сова.
Бутылов (катает шары из надувных людей): А он как помешанный суетится.
Флорцов (зефирится): Так же как и ты. Чем твоя-то душа лучше?
Бутылов: Я испытатель. Мне интересно десять килограмм положить, свинюшку привязать. Потом в мозгах, в кровище на-ха-ха-тываешься.
Зиченко: Патологоанатомы тоже в кишках опьяняются. Мы, мертвые, пережили такую скорбь.
Бузанулькин: Они-то ваших обгладывают. Вот резали они бы живых, святыми бы окорячились.
Шатура заливается своей кровью и не имея возможности больше держаться на ногах, пластом падает на маленького мальчика.
Божья Туша (вылезая испод умершего Шатуры): Я являю собою полное собрание мёртворожденных детей моих. Вьются, вьются мертвецы. Все кто жив - вы подлецы!
Бузанулькин: О небесный мой пастух,
Я подумал ты затух.
Божья Туша: Отчего же, я живой
Только труп мне твой чужой.
Бузанулькин: Что ты, боже, я не труп
Я у христа любимый друг.
Божья Туша: Христа распяли на березе,
Ах, впрочем, ты прости нас тоже.
Бузанулькин (пытаясь задобрить божество и избежать его гневца):
Да разве я могу простить?
Вас, может, мамой угостить?
Божья Туша: Пожалуй, отобедать можно;
Подайте крови, коль не сложно.
Мадмуазель Азазель (вылезает из батареи): Мой сын, мой дитятко, живой!
Бузанулькин: Мадамка, ты ложись на стол.
Мадмуазель Азазель: Неужто праздник у тебя?
Бузанькин (укладывая на обеденный стол мать): Мы все давно одна семья.
Ложись и спи, ты умерла.
Мадмуазель Азазель: Я так и думала.
Бузанулькин (Матери): Умри. (Божьей Туше): Пора.
Божья Туша принимается за мать Бузанулькина.
Божья Туша (поглаживая свой живот): Фух, я так давно не ела много.
Варите мертвецы живого.
Зиченко: Нам больно лишь одно принять:
Убита благостная мать.
Божья Туша: Ой, что-то мне нехорошо.
Скорее поднеси горшок.
Божья Туша садится на горшочек, но от резко раздувающегося живота не может ничего из себя вытащить и лопается. Из прорвавшихся несуществующих пустот появляются мертвецы с пустыми желудочками.
Мертвец с косой: Раса - визуальное воплощение богов.
Мертвец с отверстием в черепе: То-то ты и рожей распух, как голец.
Бузанулькин: А правда, что мертвые спать боятся одни? Потому они по ночам к нам и приходят, да над подушкой шуршат.
Попов: Да черт намажет, что там у этих мертвецов в головке.
Мертвец со шпагой (Люберцовской): Вы будете со мной биться.
Люберцовская: У вас слишком зауженная талия, я боюсь, вы меня не проткнете.
Мертвец с напильником: Ничего, мы как-нибудь саморезом угостимся.
Звучит "Венгерский танец ?5" Брамса. Мертвецы нападают на Люберцовскую и закалывают её своими инструментами на месте. Затем, мертвецы набрасываются на остальных, убивая всех, кроме Бузанулькина. Пока остальные мертвецы в пластическом танце наслаждаются плотью ещё посапывающих, один из мертвецов подходит к задумавшемуся Бузанулькину и надевает на него рыцарские латы.
Мертвец со щитом (заливая шлёвку киселем): Вы должны показать, что умеете фехтовать. Иначе вы будете приговорены к смертельному исходу. Смерть будет бить вам в лицо, как январская стружка. Вы начали весь этот кровеносный триумф, вам же и нести ответственность за остывающую жизнь в этих недоеденных трупах. Вы, Бузанулькин, предстанете перед нашим смертельным судом и ответите за посягательство на нашу территорию.
Бузанулькин вооружается. Мертвецы привозят огромное зеркало. Бузанулькин пристально рассматривает увиденное: трупы, шахта, своё собственное уставшее лицо, развлекающиеся мертвецы и пустой зрительный зал.
Бузанулькин (начиная фехтовать): Я смотрю на свою нынешнюю жизнь, и у меня даже не хватает смелости оплакивать её - настолько тело моё одрябло и воля исстрастилась. Некогда, я со слезами носил христианский крест и меня посвящали в рыцари театрального искусства. После, напоившись разочарованием и могучей тоской по абсолютной свободе, я отринул человеческое мироздание, отрицая всю пошлость его и гнильный запах его идей. Но теперь. (Легкий, почти незаметный вздох.) Отныне я захлебываюсь в пучине максимальной грязи окружающего и не замечаю, как сам впитал всю эту омерзительную рвоту человеческого мира, которая стала, а это очень больно принять, моей единственной супругой и источником кровообращения. Я вижу, что все мои попытки вытащить себя за остатки волос со дна созданной мною же свалки, уже не помогут моему оскопленному уму или моей задушенной совести. Я утратил себя, так и не попытавшись создаться. К сожалению, от меня ничего не осталось из прежней моей жизни, ведь тот разрушительный порыв меня будущего убил и безвозвратно стер любые воспоминания и упоминания меня бывшего. И это разрушение происходит и по сей вздох. (Поворачивая голову к левому плечу.) Да будет проклят мой день (поворачивая голову к правому плечу) да будет проклята моя ночь. (Заканчивая фехтовать.) Что, однако, не позволит мне умалить со своим сожженным трупом всё то зло, что я причинил моей матери, моей возлюбленной и самому себе.