Гринчук кричала из кухни:
— Иван! Поглянь: как, сгодится?
— Хозяин, не густо будет? — спрашивала Тоня.
Иван смотрел:
— У-у-у, постаралась, хозяйка... Ты что, кашу варишь?
И хоть ничего смешного не было сказано, у обоих губы вздрагивали от смеха.
— Иван, ты скоро? — кричала Гринчук.
— Скоро только кошки родятся, да и то слепые!
— Фу, бесстыдник!..
Иван ушел помогать жене, слышно было, как она взвизгнула отчего-то, а он захохотал.
В десятом часу Тоня потребовала, чтобы кончали работать. Муж и жена увлеклись, не слушали и остановились, только когда она погасила свет.
— Ух, хозяйка,— сказал Иван.— Недоработать — что недоесть.
Пока гости умывались в ванной, Тоня собрала с кухонного стола строительный мусор, постелила газету и вытащила уже нарезанные огурцы, колбасу, хлеб, поставила салат, достала из холодильника водку. Увидела в стекле серванта свое отражение — вот уродина! В платке, скрывающем волосы, лицо мятое, скучное, на щеке пятно. Сдернула платок. В джинсах в ее возрасте и с ее полнотой ходить уже нельзя. Впрочем, по взглядам Ивана она заметила, что ему нравится.
После двух рюмок он окончательно освоился. Шуточки стали такими, что Тоне только и оставалось, что не слышать их. Жена его одергивала. Щадить Тонины уши, она по цеху знала, нет нужды, но не хотела, чтобы муж выглядел таким некультурным. Сама держалась за столом чинно, шуткам не смеялась, хлеб брала вилкой, а потом снимала с вилки рукой. Рюмку подняла двумя пальцами:
— Давай, Антонина, за твое счастье. Ты еще кого угодно можешь найти.
Тоню непрошеное сочувствие застало врасплох. Иван понял это и деликатно помог:
— Зачем искать? Правильно сделала, что прогнала, я бы давно от своей хозяйки куда подался, да детишек полон воз, собой не потащишь.
— А так бы подался? — переспросила Гринчук.
— Вспомнил бы молодость.
— Ха! Когда она была-то, молодость твоя!
Иван уже размяк, настраивался на воспоминания:
— Микола-то сразу в город врос, в литейку, корни пустил, а меня в молодости по России помота-ало...
— Николай Александрович вам родной брат? — спросила Тоня.
— Да вроде одна кровь.
— Вроде?
— Спросить-то нам не у кого. Мы как мальцами попали в сорок первом к партизанам, так с тех пор о батьке своем и не слыхали.
— По лицам так родные братья и есть,— сказала Тоня.— Даже близнецы. Как же фамилии у вас разные?
— У нас не разные. Почему разные?
— Важник он,— сказала жена.— Это я Гринчук. Что за фамилия— Важник? Смех.
— Не нравится.— Иван подмигнул Тоне.— А мы поищем кому нравится.
— Ну, уже готов,— недовольно сказала Гринчук.— Пошли, герой... Как там Верка справляется с малышами.
— Вот если б найти такую, как хозяюшка...
Он опять подмигнул.
— Все мозги у него в одну сторону,— сказала Гринчук с досадой и тут же попыталась оправдать мужа перед Тоней:— Он только языком, Антонина, а так...
— Все мужики одинаковые,— сказала Тоня. Сказала как раз то, что нужно было, и неловкость исчезла.
— Пошли, балаболка...
Тоня спустилась с ними до крыльца и вспомнила:
— Я же вам за краску должна.
— Ладно,— сказала Гринчук.
— Как ладно?
— Ладно,— сказал Иван.— Она мне ничего не стоила.
— Как это может быть?
— А вот уметь надо. Я что захочу, то мне завтра принесут. Говори, хозяйка, что хочешь?
— Что же за должность у вас такая?
— Зам — моя должность.
— Ну так что?
— Уметь надо,— опять сказал он.
— Расхвастался,— тянула его жена.— Ну пока, Антонина.
— Спасибо вам!
Уже засыпая, Тоня попыталась представить себе Ивана надевающим на голову жены кастрюлю с картошкой и не смогла. Заснула. Ночью ей снился Степан, он сжимал горячим ободом ее голову, но ощущение от этого во сне почему-то было приятным.
На утренней оперативке Тоню насторожил Важник:
— Брагина, что у тебя со смесями?
— Все нормально,— сказала она.— А что?
— Тесов опять что-то выкинул?
Корзун поторопился ответить за нее:
— Тесов занимается ультразвуком. Говорит, смеси идут хорошие.
Он хотел показать, что сам в это дело не вмешивается.
Важник больше о смесях не говорил, но Тоня забеспокоилась. Она разыскала Жанну на линии блока.
Жанна проверяла шаблоном стержни, а Костя Климович ей помогал. По крайней мере, так со стороны казалось.
— Начальник, отчего стержни плохо выбиваться стали? — спросил он.— Пожалей обрубщиков-то.
— Иди, иди, работай.
— Как это будет сказайт по-русски... волюнтаризм, товарищ Брагина.
Все он знает. Может быть, и правда, что в обрубке от селитры стало тяжелей. Надо предупредить Тесова.