В эти дни тяжелых раздумий Александры Леонтьевны в Николаевск часто приходили письма отца, матери с упреками, со слезными мольбами вернуться к исполнению своего супружеского и материнского долга, а потом до нее стали доходить слухи об угрозах графа Николая Александровича убить Бострома. Казалось бы, она достигла желанного; ушла к любимому человеку, но она не была счастлива. Она испытывала сложные, противоречивые чувства, которые возникали в ней при воспоминаниях о детях, так еще нуждавшихся в доброй материнской ласке, и о родителях, переживавших ее уход от мужа как чудовищный позор, несмываемым пятном легший на весь их древний дворянский род, да и к мужу она все еще питала какую-то необъяснимую с точки зрения здравого смысла привязанность, видно, ту самую, какую обычно испытывают женщины к предмету своей первой любви. В это время она вспоминала только самое лучшее, светлое, радостное, что она получила от совместной с ним жизни, отгоняя прочь все дурное: унижения, грубую подозрительность ревнивого мужа, мелкие ущемления ее гордости со стороны свекрови, властной и капризной Александры Васильевны. Все это она отбрасывала, мучительно переживая разлад в собственной душе. А ведь все было так ясно, твердо, незыблемо, когда она собралась и ушла к любимому человеку. Сейчас все сложно, туманно, запутанно, а главное — пусто на душе. Нет той радости, счастья, безоглядной ясности, о чем так страстно мечтала и чего так нетерпеливо ждала. А граф продолжает бомбардировать ее письмами, умоляя вернуться и забыть всё плохое, мерзкое в их жизни, обещая наладить их жизнь совсем по-другому, где не будет ни подозрений, ни бессмысленной ревности, ни кутежей и беспардонных выходок. Граф ничуть не кривил душой, признаваясь ей в своем желании нравственного обновления и возрождения. Он и на самом деле так думал. Он много пережил, мучился и страдал. Он все, казалось, осознал. И она сдалась.
Мария Леонтьевна Тургенева вспоминает, как повеселели мать и отец, получив от графа письмо, в котором он сообщал им радостную весть. Вместе с тем он просил отпустить Машу для присмотра за детьми, с которыми он отправлялся в Петербург на жительство. Встретил он Машу ласково, отслужил молебен. Всю дорогу от Самары до Москвы был оживлен и весел. В Петербурге детей он поместил в заранее нанятую квартиру, а сам с Сашей остановился в номерах. Маша побывала в эти дни у них. Саша сидела на кушетке, бледная, похудевшая. Граф стоял на коленях, припав к ее ногам.
— Не надо этого, оставь, прошу тебя, — в ее словах Маша услышала столько боли, столько муки, ей стало как-то не по себе, что она стала невольной свидетельницей этой сцены.
Через несколько дней Саша переехала к детям. Не сразу установились и здесь нормальные, человеческие отношения. Николай Александрович с утра куда-то уходил. Правда, к обеду возвращался. Маша видела, что Саша часто бывает чем-то расстроена.
Недели через две Маша увидела, как Саша выбежала из комнаты вся красная и говорит так непривычно быстро:
— Это бог знает что, он меня за любовницу считает, хочет задарить подарками. Вот, посмотри, какой браслет мне подарил. Не надо мне ничего, ведь с одним условием ехала, чтобы не быть ему женой — только для детей. Не вытерплю, уйду.
— Саша, родная, да, может, любя дарит, — успокаивала ее Маша.
— Знаю эту любовь. Десять лет ее испытывала, терпела долго, а теперь не могу.
Такой ее Маша еще никогда не видала. «Быть беде, — подумала она, — видно, не столкуются. Не лучше ли уехать, может, мешаю. Да и из дома писали, что надо возвращаться». Толстые не стали ее задерживать, как только Маша объявила о своем желании.
Прошло несколько дней. Жизнь стала налаживаться. Граф успокоился. Александра Леонтьевна начала жить с детьми, как будто ничего и не произошло, а главное — занималась подготовкой романа «Неугомонное сердце» к публикации. Вскоре Николай Александрович уехал в свое имение Путиловку.
Все, казалось, наладилось в жизни Толстых. Николай Александрович согласился издать за собственный счет роман Александры Леонтьевны, подолгу бывал в своих имениях, а графиня воспитывала детей, работала. Но благополучие оказалось лишь видимостью.
Безрадостный выбор
А между тем Алексей Аполлонович Бостром не смирился со своей печальной участью покинутого любовника. С ноября 1881 года, как только Саша вернулась к детям и мужу, из Николаевска и Сосновки на нее буквально обрушился поток его писем, из которых можно многое узнать и о нем самом, и о его взглядах на мир, его характере, и о его чувствах и переживаниях. Он остался в Николаевске, порой приезжал в Сосновку. Денежные заботы частенько одолевали его. Дел у него по горло, и душа неспокойна. Мучила тоска. Всюду неудачи и нелады. 16 ноября 1881 года, тяжело переживая «первые расставания», он пишет в Петербург: «Вчера приехал в Сосновку в 2 часа ночи. До утра не мог заснуть... Поутру привалили крестьяне по разным хозяйственным делам. Считаться приходят много, а денег платят очень мало. Надежды на сбор с крестьян — нет. Буду искать других источников. Подумать страшно, что от успеха в приискании мною денег зависит существование имения, затем службы, за ней нашего счастья. И все это должно решиться до наступления праздников, а они уже на носу, не заметишь, как подъедут. Но не думай, что я трушу или хандрю. Нет, я только больше и больше проникаюсь сознанием долга на это время пожертвовать всем, даже деятельностью по должности, даже — тем чудным душевным состоянием, когда я возле тебя, — чтобы серьезно, угрюмо строго заняться выполнением этой задачи. Какая разница, Саша, в состоянии всего организма: рай и тюрьма; но я нарочно хочу себя закабалить на время в тюрьму. Ужель теперь судьба не выручит. Столько раз она доводила меня до крайности, а в конце концов выручала. Ужель теперь для нас двоих, для нашего будущего, для проведения, наконец, нашей идеи она изменит своему обыкновению. Я уверен, что нет...» Он уговаривает ее потерпеть, поскучать, даже погоревать, ничего с этим не поделаешь, пройти и через это возвращение домой, лишь бы потом она не имела полного права бросить ему упрек в легкомысленном шаге. Он уверен, что она его ни в чем не упрекнет, но все-таки он спокойнее будет себя чувствовать. А если на нее находят минуты меланхолии, пусть старается закалиться, как и он, это поможет твердо вынести тяжесть разлуки.