Под ногами скользила влажная от тумана земля. Домов не было видно, только где-то вдали мигали огоньки. На небольшой поляне Коля остановился и, засвистев снегирем, позвал отца:
— Пап… а пап! К тебе кто-то приехал.
Из-за стога сена вышел человек в русских сапогах и рабочей куртке. Серго поздоровался с ним и, объяснив, зачем он явился сюда, попросил:
— Нельзя ли побыстрей отвести на дачу?
— На какую дачу?
— Ну, на ту, где живет Ильич.
— Я не знаю такой дачи…
Получался какой-то нелепый разговор. Из-за стога вышло еще двое в пальто, накинутых на плечи. Они негромко поздоровались. Орджоникидзе не хотелось ни с кем знакомиться, он сухо ответил им и, уже сердясь, обратился к мальчику:
— Коля, ты куда меня привел?
В это время невысокий незнакомец подошел вплотную к Орджоникидзе, хлопнул его по плечу и, смеясь, спросил:
— Что, товарищ Серго, не узнаете?
Перед Орджоникидзе стоял — безусый, с бритым подбородком— Ленин, а рядом с ним бородатый Зиновьев.
— Прошу к огню, — пригласил Орджоникидзе Владимир Ильич. — Мы как раз собираемся ужинать.
Он повел Орджоникидзе к потрескивающему костру. Там на газете, постланной на траве, лежала краюха хлеба, несколько картофелин и небольшая селедка.
— Прошу прощения… стола и стульев не имеем, — извинился Ильич. — Устраивайтесь как удобней.
При свете костра они съели разделенную на пять частей селедку с печеным картофелем, выпили по кружке горячего, попахивающего дымом чая без сахара и пошли беседовать в «апартаменты». Так Владимир Ильич шутливо величал шалаш.
Кругом было тихо, только пищали комары, да изредка слышался свист крыльев диких уток, перелетавших с болот на озеро. Серго стал рассказывать о Питере.
Вести не радовали. В городе продолжались обыски и аресты, Каменев уже был в тюрьме. Пулеметчиков, вызвавших волнения в столице, по приказу Керенского безоружных вывели на площадь перед Зимним дворцом и там заклеймили позором. Серго видел, как вели солдат без ремней, чтобы отправить на фронт, у наказанных лица были бледными, а глаза горели злобой.
— Теперь городской комитет обосновался на Выборгской стороне, — сообщил Орджоникидзе. — В наш район каратели не суются, боятся, что нос прищемим. Настроение постепенно улучшается. Даже есть такие, что поговаривают: «Вот увидите, Ленин в сентябре будет премьер-министром».
— Те, кто верит в это, близки к истине, — вставил Владимир Ильич. — Две недели назад Советы без особого труда могли взять власть, — не без горечи сказал он, — но меньшевики и эсеры испугались, выполнили требования кадетов. Этим они себя дискредитировали. Советы стали жалким придатком Временного правительства. Большевикам придется снять лозунг «Вся власть Советам» и готовить вооруженное восстание. Да, да. Мирный период развития революции кончился, наступает другой, чреватый взрывами. Будем накапливать оружие, обучать рабочих. Власть придется брать силой. Восстание, я думаю, назреет к сентябрю — октябрю…
Серго был потрясен: «Как же так? Нас только что расколотили, партия существует полулегально, а Владимир Ильич предсказывает через два-три месяца победоносное восстание. Вот здорово!»
Владимир Ильич заговорил о том, как следует действовать Петроградской организации, сообразуясь с обстановкой. Кроме подготовки боевых отрядов необходимо создавать подпольные типографии, и статьи, которые нельзя будет поместить в легальных изданиях, печатать в нелегальных листках…
Орджоникидзе покинул шалаш окрыленный. Провожать его вышел Зиновьев.
— Видишь, товарищ Серго, как сложно стало с Лениным, — сказал он. — Все только о восстании. Прямо одержимый!
— Очень хорошо, что у Ильича боевое настроение! Ты знаешь, как обрадуются наши товарищи, узнав об этом? Качать меня будут, — заверил Орджоникидзе. — После беседы с ним я прямо пьяный, петь хочется!
У лодки, спрятанной в камышах, их поджидал Николай Александрович. Орджоникидзе прошел на корму. Емельянов столкнул лодку на более глубокое место и, забравшись в нее, подналег на весла. Камыши зашуршали и скрыли их.
Возвращаясь, Зиновьев рассуждал: «Значит, Ленин всерьез думает о восстании. Хочет повторить недавние события. Это определенно безумие!»
Но когда он вошел в шалаш, Владимир Ильич уже крепко спал. А у него под боком посапывал Коля.
«Вот и поговорили!» — рассердился Зиновьев.
Выйдя из шалаша, он подбросил в угасающий костер несколько поленьев и, раздосадованный, уселся на чурбан.
Поднявшееся над лесом солнце позолотило край озера. Вокруг на разные голоса заливались пичуги, радовавшиеся теплу, а обросший бородой человек не замечал ликования природы. Его заботила лишь дума о том, как скорей покинуть этот лес.