— Укатили вояки Керенского, — сообщила она. — Поначалу грозились: «Чтоб все оружие было к запруде принесено! Если к двенадцати часам не будет сдано, пойдем с обысками и будем судить на месте». Но никого не напугали. Наш Сашок говорит, что только две старухи явились: одна — с тесаком, который на огороде нашла, другая — со ржавым штыком. Так и убрались. И обысков не стали делать.
— Молодцы сестрорецкие рабочие, — похвалил Ильич. — Оружие не отдали, показали, что их врасплох не застанешь.
Выспавшись, Зиновьев сидел молча и держался как-то отчужденно.
«Видимо, чувствует себя неловко после ночного бегства», — подумал Владимир Ильич.
— Чего вы приуныли? — спросил он. — Стоит ли придавать пустякам значение?
— Меня тревожит, не слишком ли мы беззаботны? Не знаем даже ближайших окрестностей. При новой облаве нас схватят и утопят в этом болоте. Мы не знаем, как из него выйти.
— Что же вы предлагаете?
— Подыскать другое место, а пока тщательно исследовать: нет ли троп, по которым можно пройти.
— Ну что ж, это не помешает. Было бы неплохо начертить хотя бы примитивную карту. Обяжете, если исследуете окрестности.
На другой день Зиновьев надел высокие сапоги Емельянова, захватил охотничье ружье и пошел бродить по болоту. Он пропадал недолго, вернулся к шалашу с изменившимся, бледным лицом.
— М-мы обнаружены, — сказал он задыхаясь. — Я набрел на лесника. Охота запрещена. Он накричал и отнял ружье. Теперь, наверное, спешит к властям. За нашу поимку ведь обещано двести тысяч. Не сомневаюсь, что он воспользуется случаем. Надо уходить.
— Вы ему сказали, кто мы такие?
— Нет, конечно, но разве трудно догадаться?
— Если встретился Аксенов, паниковать не следует, я этого лесника хорошо знаю, — сказал Емельянов. — Вместе солдатчину отбывали, из одного котелка кашу ели. Михайлыч свой мужик. Зря доносить не будет. Надо сперва разузнать, что он задумал. Может, за простого браконьера принял.
— Верно, — вставил Владимир Ильич. — Надо бы переговорить с ним, пока он не успел в город сходить. Где ваш Аксенов живет?
— Отсюда недалеко: версты полторы, не больше.
— Отправляйтесь немедля и дождитесь его возвращения из леса.
— Так оно верней будет, — согласился Емельянов. — Хорошо бы, конечно, бутылочку прихватить, но, к сожалению, нет ее у нас.
Прямо с покоса Емельянов пошел по берегу к дому лесника. Пробыл он у него часа три и вернулся навеселе, неся на правом плече ружье.
Не спеша Емельянов вытер промасленной ветошью ствол и курок ружья, повесил тулку в шалаше, закурил и лишь затем принялся рассказывать:
— Прихожу, а его, конечно, еще нет дома. Заговорил с хозяйкой, жду. Вижу, идет с двумя ружьями на плече. «Михайлыч, — окликнул, — что ты у людей ружья отнимаешь?» — «Пусть не браконьерствует, — отвечает он. — Охота еще не объявлена». — «Михайлыч, а ружье-то ведь мое. Разве по-товарищески в казну забирать?»— «Какое оно твое? — не верит он. — Я его у чернявого чухны отобрал». — «Хочешь, номер скажу?» Называю номер тулки. Он проверил и удивляется: «Верно, как оно к чухне попало?» — «Да я его в косари нанял. Он втихомолку стянул ружье, видно, утятины захотел». — «Не из храбрых твой косарь, — говорит Аксенов. — Я боялся, что без драки не отдаст. Чухны, они скупые, а этот молчит, слова в оправдание не говорит». — «Так он же по-русски не горазд, — замечаю я, — да и напугал ты его своими усищами». — «Я его матюгаю, — хохочет Михайлыч, — а он ни бе ни ме. Вижу, толку не будет. Выхватил из его рук ружье, да и пугнул…»
— Очень хорошо, что вы не заговорили, — поспешил похвалить Ильич, видя, что емельяновский пересказ вогнал Зиновьева в краску. — Пусть лесник думает, что он на финна наткнулся.
— В общем, отдал Аксенов ружье. «Только косарям больше не давай, говорит, пришлым нечего тут охотиться». И на прощание даже угостил. Опасаться его нечего, — заверил Николай Александрович. — Михайлыч человек свой. Если и догадается, не выдаст, ручаюсь.
ПОЗДНИЕ ПАССАЖИРЫ
В конце июля чуть ли не каждый вечер, как только темнело, с озера доносились всплески весел. Это к шалашу на покос пробирались члены Центрального Комитета, готовившие Шестой съезд партии. По сообщениям становилось ясно — съезд будет большим: соберутся делегаты от двухсот сорока тысяч членов партии. Их всех надо нацелить на восстание. Владимир Ильич огорчился, что сам не сможет присутствовать на столь важном съезде.
— В доклады мы вложим ваши мысли, ваш дух. Быть идейным вдохновителем съезда важней, чем присутствовать на нем, — уверял Яков Свердлов.