— Но где мы возьмем фотографии, чтобы я был без усов и бороды, а Григорий вот таким заросшим?
— М-да, действительно, — задумался Емельянов. — У нас в Сестрорецке не найдешь фотографа, чтобы на покос пошел. А если пойдет, то запросит столько, что не возрадуешься. Да и опасно звать — продаст.
— А мы из Петрограда пригласим, — предложил Владимир Ильич. — Я знаю человека, увлекающегося фотографией. Превосходный конспиратор, был у нас связным и не раз укрывал меня. И главное, живет недалеко от Елизаровых, на Лахтинской улице. Дмитрий Лещенко. Скажите, чтобы нашли его и передали мою просьбу. Он ко мне пробирался и не через такие преграды.
Лещенко нетрудно было найти: он работал одним из секретарей на съезде партии. После утреннего заседания к нему подошел Шотман и передал просьбу Ильича.
— Когда нужно выехать? — спросил Лещенко.
— Сегодня.
— Но мне надо съездить домой — захватить фотоаппарат.
— Хорошо. Встретимся на Приморском вокзале через три часа.
Придя домой, Лещенко задумался: какой же из фотоаппаратов взять? Аппараты в те годы были громоздкими: камера походила на большой черный ящик, а деревянную треногу-штатив носили, словно ружье, на плече.
Лещенко взял с собой «зеркалку». Она по тем временам была небольшой и выглядела, как нынешний спортивный чемоданчик. Штатив он оставил дома, чтобы не вызывать лишних подозрений.
На Приморском вокзале в условленном месте его встретил Шотман. Они вместе прошли в вагон, доехали до Разлива и в сумерки пришли к Емельяновым.
Через озеро Лещенко переправился на лодке с молчаливым подростком.
Владимир Ильич встретил позднего гостя как старого друга и пригласил к костру выпить чаю с брусникой.
За чаем Ильич стал расспрашивать: как идут дела на съезде? Лещенко охотно рассказывал и вдруг, приглядевшись к Ленину, спросил:
— Скажите, а почему вы не носите парика? Разве вам не доставили?
— Как же, получили… спасибо. Но здесь только примеряли, носить пока не для кого.
— А вы знаете, что из-за этих париков я чуть не попался, — сказал Лещенко. — Мне их передали вечером, сказали, что завтра до одиннадцати утра зайдет за ними нарочный. Дома я бросил сверток на диван и забыл о нем. Ночью просыпаюсь. Чья-то рука шарит под подушкой. Смотрю — надо мной человек в военном. Оружие искал, боялся, что стрелять буду. «В чем дело?» — спрашиваю у него. Военный отвечает: «Обыск, вставайте». Оказывается, пришли арестовать Анатолия Васильевича Луначарского. Он ведь в моей квартире жил. Заодно решили и меня потревожить. Я глянул на диван и обмер: парики лежат. Спросят: «Для кого?» Что я отвечу? Вскочил и, будто мне худо стало, — бух на диван. Прямо на парики уселся. Таращу глаза на юнкеров и ничего на их вопросы не отвечаю. А те потешаются: «Смотрите, что с ним от страху сделалось!» А я продолжаю изображать истукана. Даже с Анатолием Васильевичем, когда его повели, не вышел попрощаться из-за этих париков.
Спать улеглись на свежем сене. Всем было тесновато в небольшом шалаше: лежали плечом к плечу. Лещенко не мог заснуть от сильного запаха свежего сена, а когда вздремнул, его разбудил резкий крик козодоя за шалашом. Не понимая, чей это крик, Лещенко поднял голову и прислушался. Крик больше не повторялся.
Уже занималась заря.
«Светает. Сниму и уеду на первом поезде», — решил он и, осторожно тронув плечо Ильича, сказал:
— Вставайте, Владимир Ильич. Скоро солнце взойдет.
Ильич поднялся, чтобы отогнать сон, растер ладонями лицо, отряхнулся, а потом, захватив полотенце, первым выбрался из шалаша и пошел к озеру.
Лещенко думал, что Ильич там ополоснет лицо и вернется, а он вдруг разделся, растер мышцы и бросился в воду. Поплавав минут пять, Владимир Ильич вернулся бодрым и повеселевшим.
— А вы не боитесь простудиться? — спросил Лещенко. — Свежо ведь.
— Привык. Нашему брату полезно закаляться, так как неизвестно, что ждет впереди. Советую и вам поплавать. Совсем по-иному будете себя чувствовать.
— Спасибо, что-то не хочется.
Ильич был в сатиновой русской рубашке и рабочей куртке. Лещенко натянул ему на голову парик, разгладил его и кепку надел так, чтобы из-под козырька виднелись спадавшие на лоб волосы.
Таким Владимир Ильич и был снят. Лещенко спрятал использованные кассеты в карман летнего пальто и, распрощавшись с обитателями шалаша, пешком пошел вдоль озера на вокзал.
Он успел к первому утреннему поезду. В полупустом вагоне благополучно доехал до Новой Деревни и только на перроне вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд человека, стоявшего у газетного киоска. «Шпик», — определил Лещенко. Не оглядываясь, он поспешил нанять извозчика и сказал ему вполголоса: