— Я его знаю, — сказал Вася. — В одном переулке живем.
Савелий Матвеевич был знатоком кузнечного дела. Самые точные и сложные заказы поручались ему. Старший мастер недолюбливал кузнеца за независимый характер и за разговоры, которые Лемехов вел с рабочими, но увольнять его не решался: «Где еще добудешь такого работника? Кузнец наивысшей категории!»
Мастер старался не замечать своенравия Савелия Матвеевича и не сталкивался с ним по пустякам. Кокорева он зачислил в ученики без возражений: «Пусть подучит еще одного, умелых работников не много осталось».
Вася первое время подсыпал уголь в горны и следил за дутьем, чтобы железные болванки нагревались равномерно. Он любил горячие минуты нелегкого кузнечного труда, когда мастеровые выхватывают из горна раскаленную почти добела болванку, укладывают на наковальню и начинают обрабатывать.
В цехе поднимался такой перезвон, что вздрагивали закопченные окна и дрожала земля. Савелий Матвеевич своим молотом отбивал мелкую дробь, указывал, куда надо ударить, а молотобойцы, взмахивая тяжелыми кувалдами, ухая, били по вязкому искрящемуся железу. Горячая окалина разлеталась во все стороны…
Это было какое-то буйное веселье спорого труда. Длилось оно минут пять-шесть. За это время вытянувшаяся, изменившаяся болванка, остывая, теряла цвет, становилась темно-вишневой, и ее вновь закладывали в горн для нагрева.
Взмокшие молотобойцы, тяжело дыша, подходили к баку с водой и утоляли жажду большими, жадными глотками. А Савелий Матвеевич, который не любил пить во время работы, говорил Васе:
— Только ты не думай водохлебствовать. Сила — она лишь в сухом теле держится.
Работали в кузнечном цехе с рассвета до сумерек. И только в субботу рабочий день заканчивался раньше. В субботу обычно бывала получка. Многие рабочие отправлялись гулять в ближайшие трактиры: кто в «Марьину рощу», кто в «Финский залив», а кто в «Ташкент» или «Россию». Любители выпить за чужой счет не раз зазывали и Василия:
— Эй, новичок, обмыть бы пора работенку. А то имени не получишь и в кузнецы не выйдешь.
Всякого новичка они звали «чудаком» либо «пскопским» до тех пор, пока тот не пропивал с ними всю свою получку, и только после этого его величали по имени, а иногда даже и отчеству. А если человек скупился на водку, ему устраивали всякие каверзы: гвоздями прибивали к верстаку рукавицы, прятали инструменты. Добивались они угощения и от Васи, но однажды Савелий Матвеевич строго предупредил вымогателей:
— Не цепляться к парню! Вам гулять, а он сирота — сам себя одевай, обувай, да еще бабку старую корми. И делу не вам его обучать. Ясно?
— Понятно, Савелий Матвеевич, да мы что… мы ничего… — смущенно забормотал один из подручных. — Пускай паренек работает.
Приставалы боялись Савелия Матвеевича, потому что в цехе люди ценились по мастерству — по умению точно и аккуратно работать. Тот, кто работал небрежно, делал много браку, слыл никчемным человеком и уважением не пользовался. Такому старые рабочие даже рта не давали раскрыть. «Ты сначала инструмент научись держать, — с презрением говорили они, — а потом рассуждай».
В субботу, после получки, Дема с Васей шли в баню, переодевались в чистое и всякий раз задумывались: куда же им пойти? Они знали, что некоторые заводские парни ходят в Огородный переулок играть в орлянку, другие же компаниями отправлялись в Екатерингофский парк задевать девушек-копорок и горланить под гармошку песни, а третьи — разбредались по трактирам пьянствовать.
Васе нравились туманные картины про войну, сыщиков и разбойников, которые показывали в кинематографе. Однажды он уговорил Дему съездить на Петроградскую сторону. Там, за Невой, был огромный зверинец, а рядом с ним — Народный дом, с кривыми зеркалами, «чертовым колесом», разными играми на призы, качелями и «американскими горами».
Дема поехал с неохотой. Он не любил ездить в трамвае по городу, тут всякий норовит унизить рабочего парня: «Куда прешься? Еще перемажешь кого. Не видишь — люди сидят. Напустят тут всяких, только за карманом поглядывай». Не полезешь же драться с обидчиками, когда городовых полно?
Доехали до зверинца. Отдав по двугривенному за входные билеты, парни часа два разглядывали диковинных зверей и птиц. Покормили морковкой слониху, посмеялись над бурым медведем, вытворяющим всякие штуки, чтобы выпросить конфетку, и долго стояли у клетки с обезьянами, похожими на маленьких уродливых человечков.
Съев по горячему бублику у входа, парни пошли в Народный дом, светившийся разноцветными огнями.
В саду играла музыка, высоко взлетали качели, кружились бумажные фонарики и седоки на каруселях.