— Беги. А я скажу, что ты раньше в окно удрал.
Емельянов выскочил из вагона в темноту.
Жена Эйно Рахьи Люли не спала третью ночь. Она дежурила в квартире своего двоюродного брата — токаря завода «Айваз» Эмиля Кальске: ходила от окна к окну в темных комнатах и поглядывала на калитку, освещенную тусклым уличным фонарем.
Эмиль эту неделю работал в ночную смену. Люли, ухаживая за его туберкулезной женой, не поднимавшейся с постели, ночи проводила в тревоге: «Не выследил ли кто их? Может, уже убиты?»
Но вот в четвертом часу ночи у калитки появились три темные фигуры: двое мужчин в длинных пальто, третий — в куртке. Один за другим они прошли во двор. Впереди был Эйно.
Люли бросилась к дверям, откинула крюк и, пропустив мужчин в дом, хотела зажечь лампу.
— Света не надо, — предупредил Эйно. — Нам хватит уличного.
Кальске жил очень бедно, у него не оказалось лишней кровати и постельного белья. Пришлось прикрыть крашеный пол газетами, а под головы положить свернутые пальто и куртки.
Улегшиеся на полу мужчины долго не могли угомониться: вполголоса переговаривались, вспоминая, что с ними приключилось в пути.
— Все же куда мог деться Шотман? — недоумевал Ленин. — Почему он не сошел с поезда в Удельной?
Шотман появился в пятом часу. Решив, что Ленин с Рахьей остались в Дибунах, он так расстроился, что вышел из вагона на одну остановку раньше, а когда спохватился, то было поздно — поезд уже ушел. Пришлось шагать пешком.
— Как же вы раньше меня приехали? — удивился он.
Ленин и Рахья, словно не было никакой опасности, принялись весело хохотать.
— Мы видели, как вас штыком в вагон подсаживали, — сказал Владимир Ильич. — Горе, а не конспираторы!
На другой день Люли поехала в Петроград, чтобы предупредить машиниста Ялаву.
Вечером, собираясь покинуть дом Кальске, Владимир Ильич отдал Шотману синюю тетрадь и предупредил:
— Берегите пуще глаза. Здесь выписки для моей новой книги «Государство и революция». Без нее мне нечего будет делать в Финляндии.
— Хорошо, — ответил Шотман. — Спрячу в потайном кармане на груди.
В путь стал собираться и Рахья. А Зиновьев вдруг принялся читать старую газету.
— Ну, а вы что же? — спросил у него Ильич.
— Мне довольно скитаться, — ответил Зиновьев не поднимая глаз. — К тому же… по одному легче будет скрываться.
Прощаясь, Ленин спросил:
— Вы действительно убеждены, что ускользнете от ищеек?
— Убежден.
На станцию Удельная пошли втроем. В зал все не входили. За билетами отправился Шотман, а Владимир Ильич и Рахья пошагали к переезду и остановились в таком месте, куда свет фонарей не доходил.
Риволовский поезд пришел точно по расписанию. Гуго Ялава, как было условлено, остановил паровоз в самом темном месте. Владимир Ильич быстро вскарабкался по ступенькам в паровозную будку.
Кочегар, покинув паровоз, сел в первый вагон. Рахья — во второй, Шотман — в третий, а Люли находилась в четвертом. Все они из окон следили за паровозом, и на всякий случай мужчины держали в карманах заряженные револьверы. При необходимости они бы подняли стрельбу. Но все прошло благополучно, поезд тронулся и пошел дальше.
Несколько освоясь на паровозе, Владимир Ильич спросил:
— А что у вас делал кочегар?
— О, рапота нелегкий, — ответил Ялава. — Надо брать дрофа с тентера, бросать в топка… держать огонь. Но вам не надо, мы сами.
Ленин не согласился с ним. Сбросив пальто, он засучил рукава и стал к топке. Пар до самого Белоострова не снижался.
В Белоострове вагоны запирались: начиналась проверка документов. Подозрительных пассажиров пограничники забирали и уводили в комендатуру. Была опасность, что они доберутся и до паровоза.
Машинист решил перехитрить пограничников. Он отцепил паровоз от состава и погнал его к водокачке, где было совсем темно.
Они набирали воду до тех пор, пока не раздались звонки.
Дождавшись последнего сигнала, Гуго Ялава подкатил к вокзалу. Там его помощник прицепил паровоз к вагонам, и они, не дожидаясь свистка обер-кондуктора, тронулись в путь.
В ТЮРЬМЕ
В камере матросы завели корабельный порядок. Цементный пол они называли палубой, стены — переборками, а камеру — кубриком. Каждое утро слышался свист и раздавалась команда:
— Вязать койки!
До завтрака все занимались мокрой приборкой, а потом начиналось перестукивание.
Тюремный телеграф работал беспрерывно. Связь была установлена с соседями слева, справа и с теми, кто находился на другом этаже. Кронштадтцев беспокоили флотские дела. Каждая весть с воли вызывала у них то шумное одобрение, то проклятия и негодование. Больше всего их возмущали действия «социалиста» Керенского, который, распустив Центробалт, потребовал арестовать всех зачинщиков июльских волнений в Кронштадте и на линейных кораблях «Петропавловск», «Республика», «Слава». В случае неисполнения приказа Керенский грозился объявить команды непокорных кораблей изменниками родины и революции.