— Встать!
На пороге появился невзрачный прапорщик. За его спиной стояли стражники с винтовками наизготовку.
— Кто здесь безобразничает?
— С кем имеем честь?.. — поинтересовался Тарутин.
— Навытяжку, когда говоришь с начальником тюрьмы! — прикрикнул старший надзиратель.'
— А-а!.. — протянул моряк. — Слыхали… член партии эсеров Васкевич? Очень… неприятно. Почему вы не даете нам прогулок?
— Не имею на это соответствующих распоряжений.
— А сами не можете догадаться, что людей нельзя гноить в камерах, что им чистый воздух нужен? Еще себя социал-революционерами мните!
— Прошу не касаться моей партийной принадлежности и разговаривать в ином тоне. Иначе — в карцер!
— Во-во! Не зря буржуазия вам собачьи должности дала.
— Молчать! Посадить его на хлеб и воду.
Васкевич, взбешенный, выскочил в коридор. Но в соседних камерах он услышал такие же протесты.
— Если не измените тюремного режима, объявим голодовку, — грозились заключенные.
На другой день утром, когда уголовники принесли пайки черного ноздристого хлеба, Тарутин ногой подвинул к ним парашу и сказал:
— Бросай сюда.
Уголовники, недоумевая, поглядели на старшего надзирателя: «Как-де, мол, быть с этим чудаком — выполнять его просьбу или нет?»
— Бросай, раз просют, — равнодушно сказал тот. — Свиньям в охотку из такой посудины поесть.
И хлеб, которого все время не хватало заключенным, полетел в парашу. Путиловские парни невольно глотнули голодную слюну.
— Одну минутку! — остановил Иустин собравшегося уходить надзирателя. — Ты, кажется, сказал, что свиньи любят лакомиться из такой посудины? — матрос показал на парашу. — Можешь взять ее и в коридоре почавкать в охотку. Нам не жалко. Верно, братишки? — обратился он к сидящим на нарах.
— Верно! — ответили те.
И в других камерах «июльцы» не дотрагивались до хлеба.
Голодовка! Начальник тюрьмы, перепугавшись, немедля поехал к прокурору. Прокурор по телефону связался с министром юстиции, а тот, услышав о голодовке, всполошился:
— Это же политический скандал! Примите любые меры. Черт с ними, можно пойти на уступки, даже открыть камеры. Но никаких эксцессов, голодовки не допускать.
На другой день началась необычная для тюрьмы жизнь. Заключенные могли покупать газеты, ходить из камеры в камеру, делиться новостями. Надзиратели только следили за распорядком дня и раздачей пищи.
Среди арестованных в июльские дни было немало левых эсеров. Над ними в камерах потешались.
— Вам-то что! — говорили им. — У вас всюду свояки: Керенский чуть ли не сват, начальник не то кум, не то брат. Сиди да поплевывай.
А эсеры злились:
— Вот погоди, выйдем на свободу, мы этим буржуйским лизоблюдам покажем!
Однажды Кокорева вызвали в контору тюрьмы и сказали: «Просмотрите и распишитесь», при этом передали ему картонную коробку. В ней сверху лежали две растерзанные пачки легкого табака, а под ними — большой кусок разломанного пополам пирога с черничной начинкой, домашнее печенье и сухари.
— Кто передал? — спросил Василий. — Письма нет?
— Не знаю, я не приемщик, — ответил конторщик.
«Кто же приходил в тюрьму? — ломал голову Василий. — Такой пирог вроде от бабушки. Но печенье не ее изготовления. Неужели Катя? Хоть бы какую-нибудь весточку оставила!»
Вернувшись в камеру, Вася выложил на стол табак, пирог, печенье и стал осматривать коробку со всех сторон.
— Ну как? Что пишут? — поинтересовался Проняков.
— Хоть бы булавкой царапнули! Все гладко — ни одной черточки! Даже не знаю, кто обо мне заботится.
— Не горюй, надо внимательней съестное проглядеть. Если одному трудновато, можем помочь.
— Да я уж вижу, как вы слюнки глотаете.
Разделив пирог и печенье на всех, Кокорев пригласил товарищей к столу.
— Только зубами действуйте осторожней, — предупредил он. — Возможна начинка.
И действительно, Тарутину в корочке пирога попалась туго свернутая полоска пергаментной бумаги. Матрос развернул ее и прочитал:
— «Это третья передача. Обнаружил ли ты мои записки? Повторяю: о бабушке не беспокойся — с нею Дементий. О вас на заводе не забывают — послали протест, наняли адвоката. Я без тебя очень скучаю. Жди, скоро увидимся. К.».
— Вот так номер! — возмутился Иустин. — А где же две первые передачи? Видно, надзиратели сожрали. Надо сейчас же шум поднять.
— Стоп, не разводи паров! — остановил его Проняков. — Того, что они съели, уже не вернешь. А вот про записку — разболтаем… Передачи от «К» будут приходить в раскрошенном виде. Кто она тебе, сестра? — любопытствуя, спросил он у Кокорева.