Дождь перестал накрапывать, только деревья изредка роняли капли на вздрагивающую листву кустарника.
Начался сосновый бор. Здесь дорога была суше. Под колесами заскрипел песок.
У поворота из леса вдруг вышел человек.
— Люли! — негромко позвал он.
Это был Эйно, Иоганн узнал его по голосу.
Как только Люли откликнулась, сразу же из леса вышел второй человек. Оба уселись в повозку, и Эйно сказал:
— Поезжай быстрее.
Всю дорогу гости и сестра разговаривали вполголоса.
— Константин Петрович, вам, наверное, сказали, что мы муж и жена? Об этом, пожалуйста, не говорите матери и отцу Люли, — попросил Эйно. — Мы для них жених и невеста. Они не признают гражданского брака. Рассердятся, если узнают, что мы не венчаны.
— Постараюсь не выдать, — пообещал Иванов и обратился к Люли: — А чем ваш отец занимается?
— Когда-то работал литейщиком, теперь крестьянствует, — ответила она.
— Почему же он изменил рабочему классу?
— Так вышло. Семья у нас большая — десять ртов. А у отца почки стали болеть. Кому нужен больной человек? Хозяин стал спрашивать: «Почему брат тебя к себе не возьмет? Он мог бы дать работу почище». Брат моего отца богач, владеет чугунолитейным заводом на Охте. Чтобы его не попрекали нуждающимся родственником, он купил дом в деревне Ялкала и сказал: «Дарю тебе с гектаром земли, хозяйствуй и в город больше не показывайся». Отец смирился, а я не поехала сюда. Сама себе на жизнь зарабатываю. Не люблю богатого Дядьку.
«Удивительное переплетение, — думал Ильич. — Как только Шотман сумел найти такую семью? Кому в голову придет, что меня будет скрывать брат крупного капиталиста?»
Когда подъехали к дому, стоявшему на отшибе в стороне от деревни, на крыльцо вышли Парвиайнены.
Первым с повозки соскочил Эйно. Он поздоровался с хозяевами и представил гостя:
— Знакомьтесь… Константин Петрович Иванов.
Иванов сначала подал руку старшим, а потом за руку поздоровался и с детьми. Старики сразу отметили: вежливый человек.
Гости стряхнули прилипшее к одежде сено и прошли в дом. Иоганн и старик остались распрягать коня.
Через некоторое время во двор вышел Эйно.
— Кто ваш Иванов будет? — спросил у него Парвиайнен.
— Писатель, — негромко ответил тот. — От полицейских прячется. Укрыть на время надо.
Старик молча отвел коня в хлев, задал ему корм и, видя, что Эйно не уходит со двора, стоит в ожидании, неохотно произнес:
— Ладно, пусть живет. Места всем хватит.
В большой комнате все сели за стол. Иванов у стенки, рядом с ним Люли, с другой стороны Эйно. Разговаривая, гость так прищуривался, что от его карих и очень живых глаз морщины разбегались наподобие лучей. Он, видно, два дня не брился: щеки и подбородок заросли золотящейся щетиной.
Старик внимательно приглядывался к нему. Одет Иванов был бедно: темная рубашка-косоворотка, старенький пиджак с потертыми рукавами. А по разговорам и манерам чувствовалось, что Иванов человек не обыкновенный. Всех он называл на «вы» и всякий раз, когда хозяйка подавала ему пирог или наливала в чашку кофе, благодарил ее.
Старик обратил внимание на руки гостя: небольшие, обветренные, но неогрубевшие, лишь кое-где в порах темнели следы неотмытой сажи или мазута.
Ел Иванов с аппетитом. Даже хозяину показалось, что жена сегодня приготовила ужин вкуснее, чем обычно.
«Что же такое этот человек мог натворить? — думалось старику. — За что его хотят арестовать? Наверное, политический, — строил он догадки. — Их всегда преследуют».
Когда старик работал литейщиком на заводе, он немало встречал рабочих-революционеров, не боявшихся ни тюрем, ни каторги. Он завидовал их независимости и бесстрашию, но сблизиться не решался.
После кофе гости еще немного посидели. Иванов заговорил о войне. Слушать его было интересно. Чувствовалось, что он многое повидал и многое знает.
«Пусть живет. Хороший человек», — решил старик.
Утром Иванов вымылся в бане, побрился и сразу стал моложе. Глаза заблестели, глубокие складки у рта разгладились.
— Впервые за этот месяц спокойно спал, — сказал он. — А после бани — словно двадцать лет долой!
После обеда Люли и Эйно уехали, а гость остался жить в каморке.
Вставал Константин Петрович рано, наскоро завтракал вместе со всеми на кухне и принимался за работу: сидел за столом и все писал и писал.
Первое время, когда к нему в каморку кто-нибудь заглядывал, Иванов прятал листки, потом перестал остерегаться хозяев. Писал он быстро и мелко, свободного местечка на листке не оставлял.