Вчетвером они еще раз выверили соотношение сил, наметили, какие красногвардейские отряды необходимо усилить опытными командирами и куда послать, для успеха дела, своих агитаторов и комиссаров.
Они просидели на квартире рабочего Павлова допоздна и разошлись, уверенные в успехе.
Хорошее настроение у Владимира Ильича не исчезло и утром. После того как хозяйка ушла на службу, он закрыл дверь на крюк и, сняв ботинки, остался в носках. С этого часа полагалось ходить бесшумно.
Он любил, когда в квартире наступала тишина и на свежую голову хорошо работалось. Начав писать давно продуманную статью, он не заметил, как пролетело время. Поднялся из-за стола, только когда послышался условленный стук в дверь. Так обычно стучала Надежда Константиновна.
Владимир Ильич поспешил в коридор и открыл дверь.
Надежда Константиновна выглядела усталой. Сняв пальто, она первым долгом спросила:
— Ты, конечно, еще не обедал?
— Собирался… но одному скучно. Посиди, отдохни, а я сейчас налажу примус. Надо только разогреть.
— Ладно уж, сама займусь. На вот, читай.
Отдав пачку свежих газет, Надежда Константиновна отправилась на кухню. Она пришла с недобрыми вестями и не решалась сразу выкладывать их. Пусть спокойно пообедает, а то еще от еды откажется.
Они вместе не спеша съели по тарелке разогретого супа, жареную колбасу с картофелем и стали пить чай. Надежда Константиновна как бы невзначай спросила:
— Ты, надеюсь, читал «Новую жизнь»?
— Нет, не добрался еще. Опять новожизненцы что-нибудь выкинули?
— Напечатали интервью Каменева, в котором этот… не могу даже подыскать названия… сообщает, что им совместно с Зиновьевым разослано по партийным организациям письмо с протестом против вооруженного восстания.
— Не может быть!
— Прочти сам.
Надежда Константиновна нашла «Новую жизнь» и подала ему. Владимир Ильич развернул газету и, найдя интервью Каменева, впился глазами в строчки.
По мере чтения лицо его сперва покраснело, затем кровь схлынула, и оно стало таким, каким бывало только в минуты большого волнения и возмущения.
— Неслыханно! Этому действительно нет названия, — бормотал он. — Впрочем, есть… Штрейкбрехерство… Измена!
Ленин сжал кулаки от негодования. Он ждал всего, по не предательства. И от кого? От соратников, членов Центрального Комитета! Теперь враг предупрежден, Керенский насторожится, восстание будет сорвано. Временное правительство, конечно, уже бьет тревогу и действует. Большевики поставлены в тяжелое положение. Надо немедля что-то предпринимать. Но что? Не писать же опровержение? Этим внесешь смуту и колебания.
— Ну и мерзавцы! Самый отъявленный враг этакое бы не придумал..
На последнем заседании Центрального Комитета с руководителями питерских партийных организаций Каменев и Зиновьев вели себя так, что их обоих нужно было немедля выгнать из партии, а их лишь предупредили, надеясь на порядочность. И вот результат: предатели выступили с нападками на Центральный Комитет в болтливой интеллигентской газетенке и выдали тайну.
А как они нагло держались на этом заседании! Сперва задавали каверзные вопросы: «Можно ли победить без почты и железных дорог? Сумеем ли дать хлеб повстанцам?» Потом обрушились с демагогическими нападками: «Подготовка пущена на самотек… с момента решения ЦК прошла неделя, а ничего еще не сделано, дали только возможность сорганизоваться противнику».
Они понимали, что такие обвинения невозможно опровергнуть. Не раскроешь же на расширенном заседании карты восстания и не расскажешь, что уже предпринято, какие силы будут собраны, как и где расставлены? Поэтому они изощрялись: один уверял, что борются две тактики— тактика заговора и тактика веры в движущие силы революции, а другой запугивал:
— Мы недостаточно сильны, чтобы уверенно идти на восстание. Вопрос должен решаться в первый же день, ибо начнется деморализация. На подкрепления из Финляндии и Кронштадта рассчитывать не приходится, а в Питере у нас недостаточно сил. У противника же огромный, четко действующий штаб…
— Партия не опрошена, — твердил Зиновьев. — Такие вопросы не решаются келейно. Нужно, не откладывая подготовительных шагов, запретить выступления с оружием впредь до совещания с большевистской частью съезда Советов.
Он уговаривал подождать хотя бы пять дней, а Каменева устраивала даже трехдневная отсрочка. Уже тогда, видно, был задуман подлый ход. Почувствовав, что они остаются в меньшинстве, трусы потребовали немедленно по телеграфу созвать пленум Центрального Комитета, а когда и это сорвалось, Каменев заявил, что он больше в ЦК не состоит.