— На молитву!
Утром полагалось читать только «Отче наш», в этой молитве не было слов: «.. и благослови достояние твое», все же корабельный священник, стоявший в полном облачении у походного алтаря, с тревогой вглядывался в сумрачные лица матросов, заполнявших тесное, с низким подволоком помещение, пропахшее ладаном и воском.
Кочегары, комендоры, рулевые, сигнальщики и машинисты переступали комингс церковной палубы не крестясь и, казалось, с недружелюбием поглядывали на лики святых.
Позже всех, держа перед собой фуражки, вперед протискались офицеры и мичманы. И тотчас раздалась команда:
— Расступись!
Матросы нехотя потеснились, образуя узкий проход к алтарю. Командир крейсера с пожелтевшим, желчным лицом прошел на свое место, перекрестился и сделал движение рукой: можно начинать.
Священник покосился на него и начал богослужение. «Отче наш» полагалось петь хором, но сегодня слышались только простуженные басы боцманов да фельдфебелей. Матросы молчали, а офицеры стояли настороженными, каждый из них держал руку у расстегнутой кобуры с револьвером.
Молитва прошла спокойно. Священник торжествовал: «Ага, одумались! Вечерняя стрельба на пользу пошла!»
И на лице Никольского разгладились резкие складки, но глаза оставались злыми. Они как бы говорили: «Я вам не забуду вчерашнего, вы еще поплатитесь за бунт».
Ему не нравилось и сегодняшнее поведение матросов на молитве. В наказание, несмотря на воскресный день, командир крейсера приказал устроить на корабле большую приборку.
После завтрака матросов заставили драить песком палубы, убирать каюты, мыть ванные и гальюны.
Это было им на руку. Разойдясь с ведрами, щетками, шлангами и пеньковыми швабрами по всему кораблю, матросы очутились около пулеметов, офицерских кают, хранилищ оружия. Теперь только следовало дать общий сигнал, чтобы всем действовать одновременно.
Вожаки команд, делая вид, что они разносят песок, мыло и ведра с едким раствором каустика, в одном месте шептали: «Будьте ближе к пулеметам», в другом: «Следите за офицерами», в третьем: «Как услышите «ура», захватывайте оружие». Сами они ждали появления рабочих на заводском дворе.
Сигнальщик Рыкунов на большую приборку не вышел. Это заметил Щенников.
— Где Рыкунов? — допытывался он у матросов. А те либо отмалчивались, либо говорили:
— Не знаем, не видели.
— Я его сейчас сам найду и за шкирку наверх вытащу, — пообещал фельдфебель.
Он заглянул в помещения других рот и нашел сигнальщика лежащим в кубрике кочегаров. Рыкунов здесь был не один. Перед открытыми иллюминаторами сидели еще два матроса: один с забинтованной головой, другой — с повязкой на левой руке.
— А вы чего тут прохлаждаетесь?! — заорал фельдфебель. — Марш по командам!
— Не ори, шкура! — огрызнулся кочегар с повязанной рукой.
— Что-о?! Ты с кем это так разговариваешь? — накинулся на него Щенников. — За решетку хочешь? Я вас, бунтовщиков, насквозь вижу. Зачинщики собрались, да? Опять матросов мутить? Вот я сейчас доложу старшему офицеру…
Фельдфебель, сверкнув глазами, повернулся и направился к выходу.
— Не выпускайте его! — сказал Рыкунов товарищам. — Эта шкура продаст нас.
Один из кочегаров схватил со стола медный чайник, в два прыжка нагнал Щенникова и ударил его по загривку. От неожиданности фельдфебель качнулся и упал на четвереньки… Уползая к двери, он завопил:
— Дежурный!.. На помощь!..
Никто не прибежал на его крик, потому что в эту минуту заводские ворота распахнулись и во двор ворвались с красными знаменами судостроители и солдаты Кексгольмского полка.
— Ура авроровцам! — закричали они.
— Урррааа! — раздалось в ответ по всем палубам и отсекам крейсера.
Кондукторы с унтерами немедля развернули пулеметы, решив стрелять по рабочим, но матросы накинулись на них со всех сторон, смяли и посбрасывали с надстроек.
Несколько матросов схватили Ограновича. Старший офицер яростно отбивался. Ему скрутили руки за спину и пинками погнали к трапу, спущенному на берег.
Остальные офицеры, застигнутые врасплох, не сопротивлялись. Они отдавали оружие и послушно шли за матросами на ют. Только командира крейсера никто не успел схватить. Он выскочил из кормового тамбура с браунингом. В ярости Никольский, наверное, убил бы несколько человек, если бы кто-то из машинистов ногой не вышиб из его руки пистолет.
С обезоруженного капитана первого ранга содрали погоны и потащили на берег в угольную яму. Туда же приволокли цеплявшегося за ноги Ограновича.
Суд над ними был короткий: матросы вскинули винтовки и дали два залпа.