В тот же вечер она опустила письмо в почтовый ящик. А потом спохватилась: не покажется ли она навязчивой? Ой, как нехорошо. Ну и пусть! Если он дурное подумает, не нужен ей такой, обойдется она и без него.
Все же в четверг она пришла домой раньше обычного и до десяти часов ждала. Парни не пришли. Ну и не надо. Больше она ни слова не напишет. Она и так поставила себя в унизительное положение.
От обиды девушке хотелось плакать, но она, стиснув зубы, приказала себе: не сметь, не распускаться!
Чтобы больше не думать о Кокореве, девушка достала из комода письмо отца, которое не раз перечитывала, когда ей было трудно.
«Отсюда, милая, не убежишь, — писал отец. — В одну сторону тайга на сотни верст, в другую — куда ни кинешь глазом — бесконечная, безлюдная тундра. Скоро выпадет снег, и начнется долгая полярная ночь. Но мы сейчас рады холодам. Они избавили нас от комаров и гнуса, которых в здешних местах — тучи. От проклятой мошки нет спасения ни под сеткой, ни в домах, ни около дымокуренных горшков, в которых сжигают лежалые листья и навоз. Мошкара злей волков!
А морозы в Заполярье крепкие — доходят до шестидесяти градусов. Попробуй согрейся, когда у тебя не толстостенный дом, а холодная пристройка и вместо большой печи — склепанная из старой жести печурка. Сколько в нее ни накладывай дров, тепла не будет, все выдует.
Многих ссыльных страшит зима. Население вокруг бедное: у местных жителей ничего не заработаешь и не купишь. Устраивайся как сумеешь, почти все добывай сам. Я уже наловчился изготовлять охотничьи и рыболовные снасти. В прошлую зиму в прорубях наловил столько рыбы, что нам на троих ее хватило до весны.
На охоту и заготовку дров времени уходит много, но я все же успеваю учиться. Товарищи, которые пограмотней, помогают мне. А как ты, моя доченька? Поступила ли в воскресную школу?
Не поддавайся нужде, обязательно учись! И береги свое здоровье. Выбирайтесь вы куда-нибудь из этого проклятого подвала. Как жалко, что мне здесь негде заработать копейки.
Ходят слухи, что ссыльных стали забирать в солдаты. Неважны, значит, дела у Николки, если от нас защиты ждет. Мы ему, конечно, поможем — как же! С винтовкой в руках легче разговаривать.
Не унывай, дочка, держись, скоро увидимся!»
— Хорошо, отец, — вслух сказала Катя. — Я не поддамся, дождусь тебя.
СКОРЕЙ ДОМОЙ
— Эмигрантский комитет в Швейцарии обдумывал, каким образом лучше всего попасть на родину. На одном из заседаний меньшевик Мартов предложил обратиться к Временному правительству с просьбой, чтобы оно добилось пропуска эмигрантов через Германию в обмен на военнопленных. Это предложение сперва было отвергнуто, но вскоре нашлись отчаянные головы и телеграммы с такой просьбой были отправлены в Россию Милюкову и Керенскому.
Владимир Ильич не ходил на собрания эмигрантов, потому что считал это пустой тратой времени, но он знал, что там происходит. Смелое и неожиданное для меньшевика предложение пришлось Ленину по душе.
— Немцы будут архидураками, если не пропустят в Россию тех, кто выступает против войны, — сказал он. — Я уверен, они охотно пойдут на это.
Чтобы ускорить переговоры, члены эмигрантского комитета решили сами обратиться к германскому посланнику в Берне. В посредники они выбрали одного из лидеров швейцарских социал-демократов — «центриста» Роберта Гримма. Тот охотно согласился вести переговоры, но вел их так, что дело затягивалось на неопределенный срок.
Дипломатия Гримма возмутила Владимира Ильича. Собрав в Народном доме левых интернационалистов, он рассказал о поведении Гримма.
Интернационалисты согласились, что Гримм явный саботажник. Лучше бы поручить переговоры Фрицу Платтену, тот не подведет.
Владимир Ильич был такого же мнения о Платтене. Этот тридцатитрехлетний металлист, ставший профессиональным революционером, был смел, предан рабочему классу и умел отстаивать его интересы.
Швейцарцу потребовалось немалое мужество, чтобы согласиться вместо Гримма вести переговоры с германским посланником. Помощь большевикам могла отразиться на всей его дальнейшей деятельности. Но он все же пошел на это и в тот же день выехал с Лениным в Берн.
В шесть часов вечера они встретились с Робертом Гриммом. Владимир Ильич — как можно мягче — сообщил, что большевики, зная большую занятость Гримма, решили больше не утруждать его переговорами и передать их более молодому — Фрицу Платтену.
Уязвленный Гримм переменился в лице.
— Я поражаюсь, как Фриц мог согласиться. Он же официальное лицо! — возмущенно заговорил он. — Его легкомыслие поставит нашу партию в неловкое положение..