— С удовольствием, потому что по-русски пою я лучше, чем говорю.
— Ну и превосходно.
Гриша Усиевич подзывал еще нескольких певцов, и все они, скопившись около купе Ленина, начинали петь: «Скажи, о чем задумался, скажи, наш атаман».
Они знали: Ильич любит хоровое пение, он не усидит в купе и обязательно выйдет в коридор.
Он действительно появлялся и подхватывал знакомые слова припева.
Одной песней дело, конечно, не кончалось, Владимир Ильич запевал «Нелюдимо наше море…». Особую удаль и задор он вкладывал в призывные слова:
Смело, братья!
Бурей полный,
Прям и крепок парус мой!
Наконец поезд подошел к последнему немецкому городу— Засниц. Здесь у порта пассажиров пересчитали. И поезд прямо с пристани въехал в трюм огромного шведского парома.
На пароме пассажиры «микста» обрели право покинуть свои места и поселиться в каютах. На шведском судне немецкие власти уже не могли распоряжаться. Все же поведение шведов Владимиру Ильичу показалось подозрительным. Русским были розданы анкеты с вопросами, очень похожими на вопросы при аресте.
«Не собираются ли они нас задержать? — встревожился Ильич. — От немцев всего можно ждать. Сами пропустили, а шведскую полицию подговорили арестовать».
В одной из кают спешно был собран совет. Владимир Ильич предупредил о возможности всяческих каверз со стороны полиции и буржуазной печати, потребовал, чтобы никто из едущих ни под каким видом ни на какие вопросы не отвечал.
— За всех позвольте разговаривать мне, — предложил он.
— Ну, конечно, какие могут быть возражения, — послышалось с разных сторон.
Паром, вышедший в открытое море, начало раскачивать. Лица у некоторых пассажиров покрылись болезненной желтизной. Многих одолевала морская болезнь.
— Выходите наверх, — предложил Ильич. — На свежем воздухе станет легче.
Он тоже поднялся на верхнюю палубу и стал смотреть в сторону мутного горизонта.
Балтийское море покрылось пенистыми гребнями, катившимися навстречу. В такую погоду трудно было заметить блуждающую мину, которыми в годы войны засорялись фарватеры. Капитан осторожно вел судно, внимательно наблюдая за волнами, чтобы не наткнуться на рогатую смерть.
Когда немецкий берег исчез, на мостике вдруг появился какой-то моряк с листком в руках. Он о чем-то доложил капитану. Тот, кивнув головой в сторону толпившихся на палубе русских эмигрантов, продолжал всматриваться в море.
Моряк с листком в руках спустился по трапу с мостика и, подойдя к Фрицу Платтену, козырнув, сказал:
— Вас приглашает к себе капитан.
Швейцарец поднялся на мостик. Там капитан, без всяких предварительных разговоров, в упор спросил:
— В сопровождаемой вами группе есть господин Ульянов?
Платтен растерялся. Решив, что Ильича собираются арестовать, он сделал вид, будто запамятовал фамилию, и предложил:
— Пройдемте вместе к пассажирам, там все выясним.
Спустившись по трапу на палубу, они подошли к русским. Капитан спросил:
— Кто здесь господин Ульянов?
«Сейчас предъявит ордер на арест, — решил Владимир Ильич. — Как быть? Не выпрыгнешь же за борт? А на пароме не скроешься — разыщут». Видя, что товарищи, боясь выдать его взглядами, стоят потупясь, он по-немецки спросил у моряка:
— Что вам угодно? Я Ульянов.
— Вам радиограмма. Господин Ганецкий запрашивает: сколько мужчин, женщин и детей с вами?
«Ах, вот оно что, — повеселел Владимир Ильич. — Нас встречает Ганецкий и дает об этом знать. Чудесно!»
— Прошу передать господину Ганецкому привет, — сказал он. — И сообщить, что нам понадобятся тридцать взрослых и два детских билета.
— Напишите текст собственной рукой, — предложил капитан.
— С удовольствием, — ответил Ильич.
Качка больше на него не действовала.
Прошло еще несколько часов, и паром отдал швартовы на пристани Троллеборга.
Ганецкий встретил прибывших объятьями. Он переволновался за них. По его расчетам, ленинская группа должна была прибыть на два дня раньше. Все это время он метался между городами, потратив уйму денег на срочные телеграммы в Швейцарию и на телефонные переговоры. А выяснив, что русские из Засница вышли в море, он помчался на радиостанцию. Там ему сказали: «По радио разрешены только служебные переговоры». Пришлось прикинуться представителем Красного Креста и послать на паром «служебный» запрос.
Из Троллеборга местный поезд перебросил русских в Мальме. С этой станции шли прямые поезда в Стокгольм.