— Вот для чего таким свобода нужна. Разбойничать. Расстрелять такого.
Когда появились во дворе члены Нарвского исполкома, все расступились перед ними, а Ванька Бык, хмуро выслушивавший проклятия, вдруг вскинул голову и нагло спросил:
— В чем дело, граждане? По какому такому праву меня на всенародный облай выставили?
— А по такому, что ты бандит и супостат жизни человеческой, — сказал старый литейщик.
— А не будь меня, так генерал Дубницкий до сих пор бы на вашей шее сидел. А кто городовых бил?
— Ты себя к героям революции не причисляй. Как накипь дурная, покрутился около революции и отошел шлаком. Такие, как ты, — хуже буржуя! Свободу опоганиваете.
— Эва! Значит, меня долой? Значит, я не я? Откинутый вроде? И свободы мне нет?
— Нет тебе ни свободы, ни прощения, — отозвался кто-то из толпы.
— Довольно на него время терять, пора на работу, — сказал другой член исполкома. — Поднимите руки. Кто за то, чтоб долой его с горизонта жизни?
Поднялось много рук.
— Та-ак, ясно, — оглядев толпу, сказал старый литейщик. — Будем требовать смертной казни.
Два рослых путиловца, схватив громилу, потащили к воротам, а он, отбиваясь, завопил:
— Братцы, да что же это? Пощадите!..
Но сочувствия он ни у кого не вызвал.
ВСТРЕЧАЙТЕ ЛЕНИНА
В конце марта из ссылки вернулась тетя Феня. Поздно вечером она пришла к Алешиным усталая и разочарованная.
— Как мы все рвались сюда! — сказала она Кате. — Многие на крышах ехали. Нас в теплушку набилось человек пятьдесят. Думали, что здесь встретят с флагами и музыкой, а нас довезли до тупика на товарной станции и говорят: «А ну, освобождайте вагоны!» Пошли мы по каким-то закоулкам, выбрели на Лиговку. Гляжу — очереди у пекарен, люди худые, ободранные детишки у приезжих хлебца просят. Но вот выходим на Невский и… глазам не верим. Витрины от хрусталя искрятся. Публика расфранченная. Автомобили, лихачи. В ресторанах музыка, офицерье сидит, женщины холеные… Как будто нет голодных и калек. Да была ли революция?
— Мы такие же вопросы задаем, — ответила Катя. — Почти все идет по-старому.
На ночь тетя Феня осталась в подвале. Катя уложила ее на свою постель, а сама легла с матерью.
Утром гостья поднялась с трудом. Она чувствовала себя разбитой.
— Здесь у вас не сон, мученье, — сказала она. — Сам воздух душит, словно в тюремной камере.
День был воскресный. Выпив чашку чаю, тетя Феня немного взбодрилась и предложила Кате:
— Поедем со мной в Озерки. Если избушка цела, вчетвером в ней поселимся.
Из ссылки тетя Феня приехала в валенках и нагольном полушубке, а в городе была оттепель. Катя отдала ей свои ботинки, а сама надела старенькие русские сапоги, оставшиеся от деда. И хорошо сделала. В Озерках к домику нельзя было подступиться. За зиму вокруг намело сугробы.
Проваливаясь по колено в снег, Катя добралась до крыльца. Дверь была чуть приоткрыта и висела на одной петле.
Переступив заснеженный порог, девушка из темных сенцев попала на кухню. Здесь было светло, но в окне не осталось ни одного целого стекла, осколки поблескивали на захламленном полу. Плиту кто-то разобрал, чугунный верх был снят, кирпичи разворочены. На полках не оказалось ни посуды, ни кастрюль.
И в соседней комнате гулял ветер, колыхавший обрывки заиндевевших обоев. Даже половицы здесь были выбраны.
Тетя Феня пробралась в дом по Катиным следам, ахнула и прослезилась.
— Какие же мерзавцы это сделали? Знают же, что не буржуи жили, все своим трудом нажито было. И корысти-то на грош! Куда я теперь денусь?
— Живите у нас, — предложила Катя.
— Да ведь и у вас в подвале не житье. Нам надо подыскать что-то другое
Дома их ждало письмо. Оно пришло с Западного фронта. По почерку Катя узнала руку отца. Он поздравлял с революцией, сообщал, что выбран в полковой комитет, и обещал скорую встречу.
Прошел вьюжный март. В начале апреля была пасха. На бульварах и площадях столицы появились ларьки и палатки торговцев, ярко размалеванные карусели, шумные балаганы циркачей, заунывные шарманки продавцов «счастья».
Звонили колокола, на домах висели красные флаги. Хмельные домовладельцы, чиновники и купцы, нацепив на себя пышные красные банты, целовались, поздравляли друг друга с «Христовым воскресением» и свободой.
А солдат и рабочих не радовал приближавшийся праздник. Одним предстояло отправиться на фронт в окопы, другим — работать на прежних хозяев.