— Боимся, как бы окопной скотинки не напустить, — сказал Рыбасов. — Копоть-то в бане смыли, а живность осталась. Нам бы постираться да шинельки почистить.
— Ах, вот вы чего! — усмехнулась Феоктистовна. — Тогда придется в нашу старую квартиру.
Она повела солдат вниз. Простые табуретки, столы, покрытые протертой клеенкой, и топчаны, застеленные старьем, фронтовикам пришлись по душе. Рыбасов скинул с плеч вещевой мешок и сказал:
— Вот это для нашего брата! А то после таких хором трудновато будет в окопы вертаться.
Феоктистовна, достав заплатанное, но чисто выстиранное белье деда, положила его перед солдатами и приказала:
— Одевайте пока это, а свои шмотки — в котел, на выпарку! И ты, Дмитрий, снимай, — обратилась она к зятю. — Твою одежду Луша бережет. Можешь в вольное переодеться.
— Спасибо, мамаша. Нам бы чайку еще да выспаться.
— Сейчас, сейчас, милые, — засуетилась старуха. Она затопила плиту и пошла наверх за чайником.
Солдаты развязали вещевые мешки и выложили на стол селедки, консервы, крупу, хлеб.
Катя в этот день пришла с работы рано. Столкнувшись на лестнице с матерью, у которой по-молодому светились глаза и необыкновенным румянцем пылало лицо, девушка поняла, что в доме радость.
— Отец приехал, да?
— Здесь, — ответила мать. — Иду хоть пивца достать.
Катя хотела немедля спуститься к отцу, но мать остановила ее:
— Не ходи, намучились в. дороге и теперь спят.
Пока мать ходила за пивом, Катины тетки успели высушить и выгладить солдатские штаны и гимнастерки.
Кате не терпелось скорей увидеть отца. Она тайком спустилась в подвал и, пройдя в кухню, постучала в дверь. Из бабушкиной комнаты вышел отец. Лицо его было в мыльной пене, он, видно, брился.
— Вам кого? — не узнавая ее, спросил отец. Но, вглядевшись, вдруг раскинул руки и воскликнул: — Катюшка!
Он обнял ее, поцеловал и, распахнув дверь, сказал товарищам:
— Смотрите, какая у меня дочь красавица!
За стол Катя села рядом с отцом. Дмитрий Андреевич почти не изменился за эти годы, только немного волосы поредели, чуть посеребрились виски, и глаза как бы стали темней и глубже. Девушка тайком погладила шершавую руку отца и негромко спросила:
— Ты надолго к нам?
— Нет, дня на два, на три, — ответил он. — Мне бы Гурьянова поскорей увидеть. Жив он?
— Жив, и тетя Феня из ссылки вернулась.
Товарищи отца были уже немолодыми людьми. Пулеметчику Рыбасову шел сороковой год, он то и дело вспоминал свою Феклушу и четверых ребятишек, оставленных в сибирской деревне. А бородатый разведчик Кедрин оказался неразговорчивым. Он отвечал односложно: «эге», «так», «нет», а если фраза была длинной, то обязательно прибавлял слово «однако».
Выпив по стопке водки, солдаты ели густой краснозолотистый борщ и нахваливали бабушку.
Катина мать подливала им в тарелки и приговаривала:
— Кушайте, кушайте на здоровье!
После ужина Рыбасов и Кедрин надумали посмотреть город. Отец решил, что в первую очередь им нужно увидеть недавнее жилище царя — Зимний дворец.
Чтобы не расставаться с отцом, Катя увязалась за солдатами. В трамвае они доехали до Невы и, перебравшись на другую сторону, по Миллионной улице вышли на Дворцовую площадь.
Огромный дворец сиял сотнями зеркальных окон.
— Ну и домина! — воскликнул Рыбасов. — А кто же теперь в нем живет?
— Говорят, министр-председатель сюда перебраться хочет, — ответила Катя.
— Однако, подходящую хоромину выбрал! — отметил Кедрин.
От Дворцовой площади начинался Невский проспект. Здесь было шумно и людно. Панели занимала разодетая фланирующая публика. Солдат то обдавало запахом дорогих духов и пудры, то винным перегаром, то чадом ресторанных кухонь, от которого першило в горле. И всюду, куда ни падал их взгляд, они видели хлыщеватых, напомаженных и откормленных офицеров в хромовых сапогах, отутюженных галифе и ловко сшитых френчах.
Фронтовиков раздражал беспечный смех, доносившийся со всех сторон. Смеялись пышно разодетые женщины, усаживаясь с офицерами в открытый автомобиль; хихикали девицы, оглядываясь на юнкеров; гоготали извозчики, потешаясь над пьяной проституткой. Смех то возникал на мостовых, то переносился на панели, то вырывался из пивных подвалов и грохотал снизу, как из бочки, то вместе с музыкой доносился из открытых окон увеселительных заведений. Слишком много смеха в дни войны.
— Тошно смотреть на эту шушеру, — сказал Рыбасов.
У Фонтанки они свернули влево и пошли по набережной. Катя с отцом шагали впереди, а сибиряки, закурив трубки, — позади.