К кронштадтцам вышел меньшевик Богданов. Узнав, зачем они прибыли, он пообещал выпустить арестованных, но при условии: если моряки, оставшиеся на свободе, немедля сдадут оружие.
— Оружия не отдадим, — твердо сказали они.
Богданов, с видом озабоченного друга, принялся урезонивать:
— Имейте в виду… многие части гарнизона с ненавистью относятся к распоясавшейся матросне. Население тоже. Если пойдете с оружием — вызовете еще большее озлобление… кончится кровопролитием. Тогда уже мы ничего не сможем сделать.
— Не пугайте, — ответил Рошаль. — В Питере у нас есть и друзья. Неизвестно, кто кого осилит. Но мы готовы пойти на компромисс. Если вас пугают наши винтовки, мы их сложим… на подводы, которые отправятся с нами на пристань.
Богданова это предложение, видимо, устроило. Попросив подождать, он ушел.
Вскоре кронштадтцев пригласили на заседание. Комната, несмотря на высокий потолок, была мрачной. За столом, похожим на букву «П», сидели с видом инквизиторов меньшевики и эсеры. Некоторые из них были в офицерской форме. Дубовые стены, увешанные мечами, пиками, секирами и щитами, кресла с высокими спинками, тяжелые бронзовые подсвечники создавали впечатление средневекового судилища.
Выдержав паузу, председательствующий — меньшевик Либер — тусклым голосом объявил:
— Вы сдаете оружие без всяких условий. В вашем положении — капитуляция лучший выход.
— На капитуляцию у нас нет полномочий, — ответил Ремнев. — Мы пришли не пощады просить, а требовать от имени Кронштадтского совета…
Но его не пожелали выслушать. Прервав парламентера, председательствующий ультимативно отчеканил:
— На размышления даем остаток дня и ночь. Если не будет ответа к десяти утра — пеняйте на себя.
Богданов молчал. Кронштадтцы повернулись и покинули зал.
Не успели они добраться до вестибюля, как их нагнал молодой офицерик. Щелкнув каблуками, он доложил:
— Вас просят вернуться.
Видимо, у комиссии была прямая телефонная связь с военным округом, который не намерен был церемониться с моряками. Его не устраивало выжидание. Поэтому заметно изменилось настроение и у членов комиссии.
— Срок ультиматума сокращен, — злорадствуя, сообщил Либер. — Вы получаете два часа на размышления.
— Но за два часа, как вы понимаете, мы не успеем ни с кем переговорить.
— Техника нас не интересует. Через два часа ждем определенного ответа.
— Такой срок мы расцениваем как явное издевательство.
— Расценивайте как хотите, вы нам больше не нужны. Можете идти.
Выйдя, кронштадтцы стали совещаться: что им теперь предпринять? Было ясно: противники обнаглели потому, что чувствуют за собой силу. Вдруг дверь распахнулась, и их в третий раз позвали на заседание.
— Срок ультиматума вовсе аннулирован, — смотря куда-то в сторону, объявил жестким голосом председательствующий. — Вы должны немедля ответить: складываете оружие или нет?
Он это спросил таким тоном, словно готов был считать до трех, а затем — стрелять.
Наглость Либера обозлила кронштадтцев, а особенно — Рошаля.
— Мы протестуем против ультимативного тона и отвергаем ваши домогательства, — сказал он. — Товарищам передадим, что здесь издеваются над парламентерами… поминутно меняют решения, словно марионетки, которых дергают за веревочки.
Тарутина и Пронякова в Петропавловской крепости направили на Зотов бастион. Он находился в северо-западной части. Чтобы попасть на него, надо было пройти в другой конец, мимо собора и Монетного двора.
На валу Зотова бастиона росли редкие деревца, кустики бузины и так заманчиво зеленела трава, что хотелось прилечь, вытянуться под теплыми лучами солнца и хоть на часок сомкнуть глаза.
Внизу, почти под самой стеной, поблескивала зеленовато-темная вода неширокого Кронверкского канала. Прямо за ним виднелись каменные здания кронверка, справа — густо покрытые листвой деревья «Сашиного» парка, а слева — «американские горы» Народного дома и клетки зверинца. Звери, видно, голодали, так как стой стороны то и дело доносились тягучий вой, тявканье, рык, похожий на раскат грома, и могучий, все заглушавший рев.
— Слон трубит, — сказал Тарутин. — Говорят, он пудами овощи и хлеб жрет. А нам бы с тобой хоть бы полбуханочки. Живот здорово подвело, со вчерашнего утра ничего не ел.
— Н-да-а, — протянул Проняков. — Сейчас бы тепленького ржаного хлебца с прокладочкой из сальца. Вкуснота!
— Знаешь что… — вдруг решил Тарутин. — Ты тут поглядывай, а я мигом обернусь! Не видал, где камбуз?