Владимир Ильич хотел было поселиться в домике Каюрова, но передумал. У гостеприимного рабочего жить было небезопасно, так как к сыну хозяина приходили какие-то парни, связанные с анархистами. Они возились со взрывчаткой и бомбами. В любой момент могла нагрянуть милиция.
Узнав, что готовится всеобщая забастовка, Владимир Ильич попросил Каюрова проводить его в райком партии. Из райкома на легковой машине его отвезли в деревянный домишко, находившийся возле проходной завода «Русский Рено». Здесь собрались на тайное заседание члены Исполнительной комиссии городского комитета большевиков.
Забастовка в наводненном войсками городе могла вызвать лишь ярость карателей. Партия обязана была действовать обдуманно и осторожно. Владимир Ильич решительно высказался против организации забастовки.
— Мы ничего не выиграем, а потеряем много, — сказал он. — Надо отступить организованно и сохранить силы для будущей борьбы.
В ТЮРЬМЕ И НА ВОЛЕ
На углу Садовой и Невского Дементия Рыкунова зацепила пуля, посланная с крыши высокого дома. Рана была болезненной, но неопасной: пуля скользнула над лопаткой, не задела кости, а лишь пробила мякоть.
Вечером, меняя ему дома повязку, Игнатьевна спросила:
— Где же ты Васю оставил?
— Скоро придет, — ответил ей Рыкунов, но и сам встревожился: «Куда же Василий пропал? Не убили ли его?»
Он не стал ужинать, выпил только кружку воды и прилег на топчан. Рана горела, боль отдавалась в виски. Дементий закрыл глаза и вдруг почувствовал слабость и головокружение. Он проваливался во тьму и не мог остановиться. Слышалась стрельба, гул голосов. Звуки сливались, походили на перезвон кузнечных молотов, мелькали полосы раскаленного железа, и от горнов тянуло жаром…
Игнатьевна часа через два разбудила беспокойно ворочавшегося во сне юношу.
— Васи-то все нет, — сказала она.
Дема с трудом поднялся, тряхнул головой, чтобы согнать с себя сон, и вновь почувствовал, как заколебался пол и поплыли стены. Он схватился за край стола.
— Э-э, парень! — воскликнула Игнатьевна. — Да у тебя, никак, жар?
Она заглянула ему в глаза, дотронулась рукой до горячего лба.
— Ложись-ка в постель. Горе мне с вами.
— Ничего, бабушка. Вот посижу немного… и пойду искать.
— Куда ты такой пойдешь? Еще рану разбередишь. Отлеживаться надо.
Игнатьевна помогла ему раздеться, положила на лоб мокрое полотенце и пошла на завод.
Найдя Савелия Матвеевича в завкоме среди дружинников, она спросила:
— Васю моего не видели?
Лемехов, как бы припоминая, начал теребить ус.
— Да он будто с матросами был. Не пошел ли ночевать с Филькой на «Аврору»? Нынче многие наши ноги стерли. Шутка ли пройти столько верст! И Вася заметно прихрамывал, — выдумал кузнец. — Не беспокойся, Игнатьевна, вернется. Завтра я сам на Франко-русский схожу.
На другой день Петроград походил на оккупированный город: по мостовым, грохоча колесами, двигались пушки, двуколки. Юнкера и донские казаки хватали всякого, кто казался подозрительным — тащили в штаб военного округа.
Савелий Матвеевич только к вечеру зашел навестить Дему.
— Как плечо? — спросил он.
— Вроде не болит, да вот Игнатьевна не позволяет подниматься.
— Правильно делает, отлежись, пока тихо. А где же ты дружка своего потерял?
— Сам не пойму. У Сенного рынка были вместе, а потом делся куда-то. Надо бы сходить на Садовую, может, люди видели.
— Сейчас по улицам не очень находишься. Живо в тюрьму угодишь.
— Савелий Матвеевич, что ж это — конец всему?
— Ничего, не такое видели. Но придется выждать. Центральный Комитет велит в бой не ввязываться, а оружие припрятать до лучших времен. У вас тут с Васей, наверное, целый склад?
— Да нет, — сказал Дема. — Моя винтовка, три пистолета, тесак и патронов штук двести.
— Давай мне их, сегодня же зарою.
Завернув оружие в мешок, Савелий Матвеевич посидел еще немного и, когда сумерки сгустились, ушел домой.
Ночью Василия Кокорева и его товарищей юнкера повели в тюрьму. По дороге конвойные не давали путиловцам разговаривать, за каждое произнесенное слово норовили толкнуть прикладом.
В канцелярии тюрьмы надзиратели отняли у парней ремни, папиросы, спички и посадили всех в одну камеру.
Камера была небольшой. Нары, с тощими засаленными матрацами, высились в два этажа. Почти под потолком темнел квадрат окна с железной решеткой. Слева стоял стол, одним краем вделанный в стену, и несколько табуреток, а у дверей — зловонная деревянная параша.