Почти не отдавая себе отчет в том, что делаю, я поднялась, выгнулась, стянула платье через голову - сразу стало легче дышать. Я бросила его на постель, чулки и украшения полетели следом. Я надела джинсы и рубашку, затем зашла в ванную и смыла косметику. У меня было ощущение, что я скинула с плеч рюкзак, набитый камнями, который зачем-то таскала сегодня на плечах весь день. Настроение у меня приподнялось. Я решила, что даже если объявлюсь внизу в таком виде, никто не обратит на это особого внимания. Времени наверняка осталось совсем чуть-чуть, всяко уж слишком мало, чтобы критиковать чей-либо вид, не соответствующий дресс-коду мероприятия. Хотя, о чем это я? Все время забываю, что сегодня не только день моего рождения, но и кое-что еще. Для этого «кое-чего» дресс-код вообще не имеет значения, кажется.
Выходя из комнаты, я прихватила свою тетрадку. Хочу, чтобы она оставалась у меня как можно дольше, раз уж взять ее с собой наверняка не получится.
Шлепая босыми ногами по ступенькам, я спустилась по лестнице и миновала вход в небольшую музыкальную гостиную. Двери не были закрыты, и я увидела там Дина. Он лежал на спине на крышке белоснежного рояля, а мой отец стоял с ним рядом и занимался с ним сексом. Надеюсь, они не заметили меня, когда я проходила мимо.
Я снова вышла в просторный зал, где общая нервозность стала ощущаться гораздо отчетливей. Наши гости пили, говорили неестественно громко, хохотали в голос. Кто-то кричал и плакал, его пытались успокоить, отчего он расходился еще сильнее. Меня кто-то окликнул, я обернулась, не глядя, махнула рукой и вышла в соседнюю комнату, где тоже уже творилось черт знает что. Миновав ее, я прошла через кухню, где невозмутимые андроиды продолжали смешивать коктейли и готовить закуски, и коридор, перегороженный двумя массивными, стилизованными под старину стульями (я отодвинула один, чтобы пройти, а потом поставила его на прежнее место).
Дальний конец коридора был занавешен полиэтиленовой пленкой. Приподняв ее, я выбралась на недостроенную еще веранду. Она представляла собой деревянный каркас, с одной стороны закрытый полиэтиленом. Правда, пол был уже настелен, да и крыша имелась. Я прошла через веранду, чувствуя, как мелкие опилки липнут к подошвам, и встала на краю дощатого настила.
Веранда выходила на лужайку перед нашим домом. Она была изрядно потрепана из-за строительных работ, но так как они были остановлены несколько недель назад, там, где газон был испорчен, трава успела вырасти снова, а на альпинарии все еще цвели гвоздики, иберис и тимьян. Дальше был забор, но веранда располагалась достаточно высоко, так что была видна и улица коттеджного поселка, проходившая мимо нашего дома, и еще одна, упиравшаяся чуть ли не в самые наши ворота.
Вечерело. Солнце, клонящееся к закату, поблескивало за серо-перламутровыми облаками, которые тянулись рыхлым покровом по западной стороне неба. Четких теней от такого света не было, но там, куда он не попадал, сгущались сумерки.
Вот такой он, последний день человечества. Забавно...
О том, что все будет кончено именно сегодня, я, как и все остальные на этой земле, знала давно. Было известно даже точное время: восемь часов вечера. В этом не было ничего особенного, просто Бог счел возможным предупредить людей о том, когда с ними будет покончено.
Я родилась в странном мире. Здесь не было смерти, зато доподлинно было известно, что Бог есть: технологии, активно развивавшиеся последние несколько десятилетий, позволили дать людям вечную жизнь, а также связаться с Богом и даже поддерживать с ним некоторую коммуникацию. Конечно, у человечества еще были проблемы: например, от смерти в результате несчастного случая никто не был застрахован (именно поэтому я росла без матери, которая погибла в автокатастрофе, когда мне было всего шесть месяцев), а еще оставались травмы, болезни, военные конфликты... Крайне редко, но, несмотря на высокоразвитые медицинские технологии, люди все-таки еще умирали, хотя мир стал совершенно иным по сравнению с тем, каким он был не так давно. Именно поэтому я называю его странным: он странный с точки зрения людей, которые столетиями прикладывали усилия для того, чтобы сделать мир лучше. В чем странность? В том, что сами люди, кажется, другими не стали. Наверное, именно поэтому Бог все-таки решил покончить с ними... с нами, то есть. Он наконец-то понял, что мы безнадежны.
Я много читала о том, каким мир был прежде, смотрела об этом фильмы. У меня было достаточно времени на это: смерть матери делала меня в глазах сверстников какой-то особенной, окруженной драматическим ореолом, и хотя я себя особенной и несчастной совершенно не чувствовала, с этим мнением приходилось считаться. Так что у меня не было большого количества друзей. Зато время было, и я использовала его, чтобы пытаться понять этот минувший мир - мир, в котором смерть еще была. Мир, в котором в Бога верили, а не знали доподлинно, что он есть - как есть, например, солнце на небе или холодильник на кухне... Я могла бы долго делиться своими мыслями на этот счет. Но я, наверное, скажу только одно. Главное, что я поняла: смерть не имеет никакого значения. Есть она или нет, человек не должен принимать это во внимание, когда выбирает, как ему жить. И то же самое относится к Богу.