Я стояла на краю веранды. Ветер пригнал маленькую тучку, и, несмотря на то, что светило солнце, с неба посыпался дождь - даже не дождь, а водяная пыль. Я зажмурилась, подставляя ей лицо, и, постояв так немного, повернулась, решив вернуться в дом. Времени наверняка оставалось совсем мало, и мне следовало повидаться напоследок с отцом. Может быть, я даже останусь рядом с ним, когда...
Я вдруг заметила, что из мира пропали все звуки природы. Еще минуту назад я слышала, как шелестела листва на деревьях, как цвенькала какая-то пичужка, стрекотали в траве сверчки... Теперь же было тихо, совершенно тихо. Только в доме еще раздавались звуки и голоса.
Я обернулась.
Мир по кускам исчезал во тьме. Это было похоже на то, как по очереди гаснут фонари на длинной улице: из дальнего конца в ближний, один, потом второй, потом третий. Вот отсекло горизонт, вот исчезли деревья и перекресток, вот сгинул особняк напротив...
Значит, это все-таки произойдет? До последнего не верилось...
Послышалось низкое ровное гудение, и небо озарилось оранжевым свечением, на фоне которого возник гротесковый силуэт. Огромный, угловато-неуклюжий, со светящимися глазами, он был похож на робота из какого-нибудь очень старого мультфильма.
Неужели это и есть Бог?..
Интересно, а люди в других местах видят это точно так же?..
Гул усилился, силуэт двинулся вперед и заговорил. Я не расслышала его первых слов: гул заглушил их, к тому же в доме раздались оглушительные крики. Я повернулась, чтобы броситься бежать - не знаю, на что я надеялась, да и вряд ли вообще думала о чем-то в этот момент. Но мои движения оказалась медленными, словно во сне, и я почувствовала, что падаю, заваливаюсь на бок. Тут же что-то сдавило горло, я стала задыхаться. Перед глазами потемнело, но я успела увидеть их - сотни, нет, тысячи насекомых, крошечных, словно точки. Они извергались отовсюду и россыпью покрывали собой все, они стремились ко мне, и вот уже я была покрыта ими. Насекомые прогрызали кожу, заползали под нее и продолжали грызть, грызть, грызть, они грызли, не останавливаясь, и это было чертовски больно. Я раздирала кожу ногтями, но не могла достать их из своего тела, и вдруг заметила, что уже не вижу ни насекомых, ни даже собственных рук - перед глазами плыло красно-коричневое марево, потому что эти твари заползли мне в глаза и теперь жрали их. Я хотела кричать, а может быть, и кричала, просто среди всего остального не слышала собственного крика.
Мне было больно, очень больно и страшно. Но еще мне было обидно: что я такого сделала-то, что заслуживаю все это? Я прожила на земле всего-то шестнадцать лет, мои самые большие прегрешения - прогулки зимой без шапки да выкуренная тайком сигарета, мои самые большие достижения - пятерка в году по алгебре и два рассказа, написанные вот в этой тетради, которую я все еще зачем-то прижимаю к себе... В тетради, где, несмотря на множество страниц, исписанных планами нашего с Дином знакомства и будущих встреч, нет и намека на никакие-то серьезные намерения. Странно было признавать это - странно было признавать это именно сейчас - но мне было достаточно того, что я могла издали любоваться этим парнем. Мне и вправду не хотелось большего.
Гул стал невыносимым, в доме орали и визжали. Но сквозь эту какофонию я каким-то чудом услышала слова Бога:
- ...С чего вы взяли, что коньяк пахнет клопами? Что это за идиотизм? А собакам вы хвосты и уши зачем отрезаете? Зачем?..
Голос был механический, тяжелый. Но все равно чувствовалось, что это голос очень уставшего и очень несчастного существа. Бог психовал, у него была истерика. Боль вонами накатывала на мое сознание, но почему-то уже не доставала его. И я вдруг подумала о том, что сочувствую Богу, - и то, что я сейчас переживаю, вероятно, и есть смерть... потому что я уже больше не дышу.
...Когда я пришла в себя, вокруг было очень тихо. Но это была не оглушительная тишина, а тишина мягкая, спокойная, наполненная эхом и призраками отдаленных звуков: журчала убранная в кожухи аппаратура, тонко звенела лампа, где-то за стенкой набиралась во что-то вода, слышались шаги, негромко переговаривались люди. Я открыла глаза, и сквозь светлое марево стали проступать очертания комнаты - обыкновенной больничной палаты, разве что, кажется, довольно большой. Все еще расплывалось, но я смогла уловить легкое движение высокого белого силуэта. Слегка нависая надо мной, он стоял так, что одна из ярких круглых потолочных ламп светила прямо у него за головой и создавала эффект сияния.