Впрочем, Керра не требовала особенного ухода. Она мирно лежала в постели, дышала ровно и редко, как будто спала. Ее глаза оставались открытыми и всегда смотрели в одну и ту же точку на стене. Керра не реагировала ни на какие звуки и не разговаривала. Ее странная болезнь была бы похожа не летаргию, если бы Керра иногда – чудо, если хотя бы раз в неделю – медленно не поворачивала голову и взглядом не указывала на графин с простой водой, стоящий на столе неподалеку. Глаза Керры тогда словно чуть-чуть оживали, в них появлялись мысль и желание, если не мольба о помощи. Ди, как только замечал этот взгляд (он мог сохраняться несколько часов подряд), наливал в стакан этой теплой, пресной воды - немного, не больше половины – и прикладывал его к губам своей сестры. Нет, она не пила – скорее Ди вливал в нее жидкость, потому что Керра хотела этого. Он хотел бы и мог бы делать для нее большее – но большего ей не было нужно. Потом Керра снова отворачивалась к стене и погружалась в свой летаргический сон наяву.
Все это время, начиная с первого дня болезни и заканчивая днем сегодняшним, Ди исправно выполнял эту свою обязанность – но так ни разу и не смог заставить себя приподнять одеяло. Конечно, все давно было ясно и без этого. И Ди упустил то время, когда еще можно было что-то изменить.
Из комнаты вели две двери: одна в соседнее помещеньице, когда-то бывшее общей детской Ди и Керры, другая на лестницу, по которой можно было спуститься на первый этаж. Под приглушенные стуки камней в оконный щит, сопровождаемые бессмысленным рычанием и стонами людей где-то внизу, Ди вышел на лестницу. Нужно было сходить в кладовку и примерно узнать, на сколько еще дней ему хватит пищи, когда придется отправляться на новую охоту. Жаль, что Ди, как Керра, не может питаться одной водой и воздухом.
* * *
Они вошли в город незадолго да полудня. Машина – верный фургончик, по годам старше их всех вместе взятых, – была оставлена на небольшом пригородном пустыре, недалеко от металлических руин давно сгоревшей автозаправки. В здешних краях он являл собой слишком редкое и потому ценное средство передвижения, чтобы им можно было рисковать в городе. Тем более, они все равно не планировали задерживаться здесь надолго. Солнце двоилось, и никто не знал, чем это могло закончиться на сей раз: очередным прорывом грани межу мирами или просто выбросом в атмосферу порции радиации. В любом случае следовало поторопиться.
Город был мертв. Но мертв ИНАЧЕ – это замечалось с первого же взгляда. Его выдавало не запустение. Вонючий мусор на улицах, поваленные деревья и бетонные столбы, клубки рваных проводов и обломки рекламных щитов, старые, полуразрушенные дома с провалившимися крышами, перебитыми окнами и вывороченными дверями, покореженные урны, лавки и информационные тумбы, доставшиеся этому местечку от программы Восстановления вместо новых домов и коммуникаций, - теперь все это совсем не было редкостью. Зато среди общего хаоса сразу бросались в глаза различные абсурдные мелочи. Посередине перекрестка стояла ванна, в которой лежало ободранное домашнее кресло и телевизор с разбитым кинескопом; все это сооружение было прикрыто красным халатом, развевающимся на ветру. Засохший куст у дороги был украшен битыми рождественскими игрушками и пластиковой посудой, а в одном из окон болталась дохлая собака, тщательно подвешенная к карнизу за задние лапы. И кладбищенской тишины, такой тяжелой, такой безответной и такой умиротворяющей, здесь тоже не наблюдалось: то здесь, то там слышалась бессвязная речь – или крики, или рычание, или стоны. На хорошо притоптанной земле возле скамейки сидела женщина, растрепанная, в грязном и порванном домашнем платье и чулках. Она жадно ела свои руки, крупные капли крови падали в пыль, впитывались в нее и засыхали. Откуда-то слева вдруг послышались истошные вопли, лишь отдаленно напоминающие человеческие, больше похожие на рев животного, попавшего на бойню и каким-то образом узнавшего о том, что его ожидает. В маленьком переулке катался по асфальту мужчина средних лет в мокром нижнем белье. Он вращал отупевшими глазами, выл и корчился от невыносимой боли внутри себя. Двое пришельцев равнодушно прошли мимо.