— Ладно, ладно, я понимаю, ты устал… Да, ты знаешь, что в нашем домоуправлении собираются организовать кружок «Государство и право»! Я поплелся мимо нее в детскую, снял форму, стал медленно натягивать домашнее.
— И я подумала, что ты бы мог выкроить время и вести этот кружок.
— Никогда! — отрезал я. — Лучше сдохнуть, чем втравиться в ваше жэковское мероприятие. И я же просил, баба, не трогать меня сейчас, хоть пять минуточек.
— Кто тебя трогает! Я просто рассказываю. Я повалился на тахту, лицом в подушку. Баба села рядом.
— Люська из третьего подъезда просила, чтоб ты помог ей картошку с рынка принести, все-таки зима на носу, а она одна. Я обещала, что ты обязательно поможешь… Я молчал, уткнувшись лицом в подушку.
— Да! — воскликнула она обрадовано, словно вспомнила что-то важное, — ты знаешь, почем литр теперь носит молочница молоко тете Соне? Я сел на тахте, отшвырнул подушку и заорал:
— Я же просил! Можно меня оставить в покое?! Могу я полчаса пожить без твоих домоуправлений, Люсек и тетьсонь? Имею я человеческое право подумать о чем-то своем? Вдруг мне тошно сейчас, вдруг мне не до твоей Люськи, может быть такое или нет?!
— По пятьдесят копеек… — тихо, по инерции закончила баба, поднялась и, прежде чем прикрыть дверь, сказала с оскорбленным видом:
— Негде котику издохти… В молодости дед несколько лет служил в Белоруссии, поэтому баба знает много белорусских словечек и поговорок. Я лежал и слышал, как пришла со двора Маргарита, с грохотом бросила в коридоре железные совок и лопатку, крикнула:
— А где Саша? — и баба ей ответила тем же оскорбленным голосом:
— Вон твой Саша, в детской, ходит-ищет: «а где здесь у меня был пятый угол?» Маргарита ничего не поняла, погрохотала в коридоре фанерным своим ящиком с игрушками, и опять хлопнула дверью — побежала во двор, к друзьям. Уже на лестнице слышен был ее пронзительный вопль: «Юсупка! Только попробуй своим проклятым самосвалом наезжать…» — и все затихло. Маргарита оракул и лидер всей дворовой малышни. В этом она не в меня и не в Ирину, а наверное, в бабу с дедом. Потом пришел дед, и я слышал, как баба кормила его на кухне и они о чем-то тихо переговаривались. Зазвонил телефон. Я перевернулся на спину, протянул руку и снял трубку. Это звонил Гриша.
— Ага. Ну, слушай, — не здороваясь, начал он. — Звонил я, значит, туда…
— Куда? — тупо спросил я, и сразу спохватился, и выкрикнул: — Да, да! Слушаю!
— Твой веселый действовал не один, их двое было… Товарные вагоны обчищали… Обходчик помешал, они его убрали… — Григорий говорил медленно, не договаривая, не называя, как водится, имен… — С кражей этой, квартирной, конечно, не было придумано заранее, но когда взяли — сориентировался и быстро сообразил…
— …что даже удобнее отсидеться у нас под крылом, — глухо продолжил я. — Ну, спасибо тебе, Григорий.
— Не за что, хрыч… Дело попало к парню одному, с которым вместе работали. Завтра подробнее расскажу. Я положил трубку. Значит, такое дело… Значит, месяц я танцевал на ниточках под управлением артиста Сорокина. Все прекрасно было задумано, и следователь попался удобный — замечательный олух Саша. Да вот, оказия — транспортники, черти, хорошо работают, замели… В этот момент в комнату вошла баба и присела возле меня. На вилке она держала горячий, поджаристый, с янтарными боками, пирожок.
— Баб, — спросил я, — в кого я такой бездарный?
— Ты не бездарный, — ответила она, — просто ты занят не своим делом.
— А какое мое дело? — полюбопытствовал я, — ты укажи мне, я побегу его делать.
— Не лезь на рожон, — сказала баба устало, — ты спросил, я ответила… На вот, первый пирожок попробуй, — и спросила, дружески подтолкнув меня локтем: — Саня, а ты что — так и не придумал повода для встречи? Я сказал ей с тихим отчаянием:
— Чего ты веселишься? Ты знаешь, кто она? Она дочка твоего Булдыка. Я еще в жизни своей не видел, чтобы человек так вытаращивал глаза. Я даже испугался за бабу. Это мне уже показалось каким-то фокусом, чудовищной демонстрацией сверхъестественных возможностей человеческого глаза. Чтобы вывести ее из шокового состояния, я кивнул на пирожок и спросил:
— С картошкой?
— С капустой, — пролепетала баба. — Саша, ты нас убьешь.
— Ты всю жизнь знаешь, что я люблю с картошкой, и всю жизнь печешь с капустой, — сказал я, — для своей Маргариты, — снял пирожок с вилки и стал машинально жевать его.
— Это серьезно? — трагическим голосом спросила баба. Она так и сидела с поднятой вилкой, как Нептун с трезубцем.