В Чикаго гер Ковач встретил другую женщину, перевернувшую его сознание. Ох уж эта итальяночка, не дававшая ему покоя и по сей день. Как же она пела Хабанеру*. У него все внутри переворачивалось от ее исполнения Кармен*. Тогда он все пытался обратить на себя внимание, придираясь то к темпу, а то и к ее манере исполнения, а Анна бессовестно называла его всякими итальянскими ругательствами, от которых его влюбленность распалялась еще больше. Их наигранная ненависть переросла в страстный роман, и на какое-то время они сошли с ума. Какое-то время… Теперь уже Лазарь стал заговаривать с Анной о семье, детях, о спокойной жизни, обещая, что домашний быт ни в коем случае не прервет ее музыкальной карьеры. А она лишь отвечала:
— Ты хочешь запереть меня на кухне, tesoro mio*, но ты сам знаешь — это не для меня. Быть может завтра нас не станет. Никого не станет. Мы все сгнием в земле, и все что будет жить это искусство! Conosco il mio mestiere*, и до последнего дня я буду петь.
Упрямая дура. Жестокая, хладнокровная стерва. Анна забрала с собой его сердце, и с тех пор он более никого и не подпустил к себе. Так он любил. Кармен насмешливо звякнула струной.
Теряясь в воспоминаниях, гер Ковач провел рукой по лакированной поверхности инструмента. Кармен и Ангелика. Разные женщины. Разные скрипки. Ангелика всегда выручала его, отыгрывая безупречно, но достаточно стандартно. У Ангелики никогда не рвались струны, да и звук был сухой, но уверенный. Кармен была куда более страстным инструментом. С утробным мягким звучанием, пропитанным особой энергией. Кармен сгубила ему уйму смычков. Безжалостно она рвала струны, а порой калечила ему пальцы. Скрипка темно-янтарного цвета была капризна и упряма, но, если Лазарю нужно было выступить с блеском, он брал именно ее. Так и сейчас гер Ковач уверенно вынул Кармен из футляра и поднялся на сцену. Это — его последний концерт, и он должен был блистать, как никогда прежде.
Оглядев пустые ряды, Лазарь глубоко вздохнул. Наяву он представил подле себя оркестр и строгого дирижера. Прозвучал заунывный тон гобоя, и оркестр разросся многочисленными звуками. Настройка окончилась. Публика уже ждала в нетерпении. Стихли воображаемые аплодисменты, и Лазарь прикрыл глаза. Взмах. Звук.
Утонувший в полумраке зал огласила музыка — Скрипичный концерт Сибелиуса*… Выбор, пожалуй, был банален, но Лазарь до дрожи любил этот концерт в ре миноре. Он вкладывал в музыку всю душу, изливая в переменчивых мелизмах всю свою жизнь, и плакал вместе со скрипкой. Как часто Лазарь боялся умереть в одиночестве. Без семьи, без нее, без памяти и без рассудка. А теперь… Какая-то внеземная глыба должна была уничтожить абсолютно все. Все! Все, чем он когда-либо жил. Все, что когда-либо любил… Даже искусство. Земля погибнет, а он?
Он — просто музыкант и захотел остаться им до своего последнего вздоха. Вкладывая все чувства, Лазарь Ковач слился со скрипкой. Смычок стал продолжением его руки. Кажется, в зал вошел человек, но Лазарь не обратил на него внимания.
Он отдал всю свою жизнь музыке. Отдал сердце и душу. Он жив, пока живет его искусство, а раз так он будет играть до конца. До самой последней минуты. До самого последнего вздоха. Лазарь Ковач умрет не один. С ним — его музыка, и четкое осознание того, что…
Искусство — вся его жизнь.
Комментарий к Искусство — это жизнь
*Венские Филармоники — венский филармонический оркестр, один из лучших в мире
*Хабанера — ария Кармен из одноименной оперы Ж. Бизе. Известна так же, как “У любви как у пташки крылья”
*Кармен — опера Ж. Бизе
* tesoro mio — мое сокровище, мой дорогой, золотко
* conosco il mio mestiere — я знаю свое ремесло досл.
* Скрипичный концерт Сибелиуса — концерт в ре миноре Op. 47
========== Держаться вместе ==========
***
Долорес Ерреро услышала шум внизу и перепугалась ни на шутку. С прикроватной тумбочки Долорес взяла кухонный нож, с которым в последнее время не расставалась, и, стараясь ступать как можно тише, вышла из спальни. Слух не обманул ее. Кто-то пробрался в дом и теперь хозяйничал внизу, на кухне, гремя кастрюлями и сковородками. Переступая через некоторые особо скрипучие ступени, Долорес тихо спустилась по лестнице.
У самой кухни она отчетливо услышала, как кто-то звонко причмокивает. Собрав всю волю в кулак, Долорес выскочила из-за угла. Возле плиты вертелся незнакомый ей темнокожий мужчина, опустошая содержимое большой сковороды с приготовленной еще позавчера паэльей. Заметив девушку, он едва не выронил крышку от испуга и выставил руки вперед, будто умоляя не горячиться.
— Простите. Сеньорита… Я…
— Кто ты такой?! — едва не зарычала Долорес. — Что ты делаешь в моем доме?!
— Я просто хотел поесть, — как-то по-простому проговорил чужак и вытер испачканную в масле руку о темно-синюю футболку. — Простите, я думал тут никого нет. Честное слово.
— Так я тебе и поверила! — грозно потрясла ножом Долорес, и, выпучив свои огромные глаза, чужак замахал руками.
— Оу-оу. Поосторожнее, синьорита. Нож — не игрушка.
— Зачем ты пришел?
— Да говорю. Я есть хочу. Жрать! — активно жестикулируя, чужак указал на сковороду. — Я несколько дней иду в Валенсию. Многие побросали свои дома. Думал, и тут пусто.
— Зачем? Зачем ты идешь в Валенсию? — зачем она вообще об этом спрашивала? Сама того не замечая, Долорес кричала и все не сводила острия ножа с незваного гостя. Он ее напугал.
— Не знаю. Мне некуда идти… — шмыгнул носом чужак и попытался опустить руки. Долорес приподняла лезвие, и он вынужденно поднял ладони кверху. Снова. — Я решил, что если буду идти хоть куда-то, так будет лучше.
— Ты — бездомный? — догадалась Долорес. Чужак кивнул, и она едва заметно ослабила хватку.
— Да.
— Ты хотел только поесть? Ты не хотел сделать ничего плохого мне…
— Нет-нет! Говорю же… — затараторил чужак, все также потряхивая руками. — Я не ел целый день, а тут…
— Как тебя зовут?
— Тадеуш.
— Прости, — переведя дух, Долорес опустила нож. — За последнюю неделю меня пытались изнасиловать трижды. Я вся на нервах. Думала и ты…
— Нет-нет, сеньорита. Честное слово.
— Долорес… — поправили чужака Долорес. Из-за обращения «Сеньорита» она всегда чувствовала себя лет на пять старше. — Меня зовут Долорес.
Оправив темную прядь, выбившуюся на лоб, Долорес Эрреро получше пригляделась к Тадеушу. Пахло от него не самым приятным образом. Выглядел он, словно обычный бездомный, потертый и запылившийся, но в его простом желании поесть было даже что-то трогательное, а главное, безопасное. В последние дни люди сходили с ума. Долорес поэтому даже заперлась в четырех стенах, желая сберечься до конца света, и все же… Ей было страшно оставаться одной. Сегодня был последний день, а потому в голове Долорес созрело странное предложение.
— Если тебе некуда идти, то можешь остаться здесь, Тадеуш.
— Ну…
— Это последний день на Земле… Только пообещай, что не тронешь меня!
— Да больно надо, — искренне проговорил Тадеуш, вызвав едва ли не возмущение со стороны Долорес. Но действительно! Девушка в пижаме с единорогами его как-то не интересовала. Уж тем более, когда он попросту хотел есть. — Я пообещаю, но пообещайте и вы, дамочка. За последние два дня меня пытались убить всего единожды, но…
— Извини.
Долорес виновато отложила нож в сторону.
***
Тадеуша отправили в душ, дав вволю вымыться впервые за последнюю полмесяца. Долорес выдала ему одежду, оставшуюся еще от ее парня, и которую она почему-то не выбросила. Красная футболка повисла на тощем Тадеуше мешком, но бездомный был безумно рад. Уж коли помирать, то чистым и сытым.