— Конец света. Миру не до высоких мыслей. Не до вечного искусства. Разве нет?
— И почему же вы здесь?
— Я… — хороший вопрос. Сейчас Альберт пришел из-за нее, но его появлению в музее были и другие причины. — Стыдно признаться. Я всю свою жизнь не мог дойти до Лувра. А сейчас… Самое лучшее время. Да и очередей нет.
Незнакомка засмеялась, миленько поморщив прямой нос. На ее шее Альберт увидел черную бархотку, украшенную медальоном. Было в этом аксессуаре нечто, придавшее незнакомке еще большее сходство с кошками. Альберт любил кошек.
— Мишель, — незнакомка в мгновение ока исчезла, и Мишель кокетливо протянула руку. Альберт не преминул склониться над маленькой ладошкой.
— Альберт.
— Ты часто заходил сюда, но так ни разу и не подошел. Только сегодня.
— Что?
— Я видела твое отражение в стекле, — призналась Мишель, ткнув пальцем в защитное стекло, укрывавшее Джоконду. Она мягко улыбнулась, и Альберт покраснел, смущенно потрепав затылок.
Его словно поймали с поличным. Закусившая губу Мишель была собой довольна, оттого гордо вскинула голову. Она смотрела смело, с вызовом, словно говорила: я все знаю; я знаю о твоих мыслях; я знаю, почему сегодня ты пришел ко мне. В ее глазах горел странный огонек, выдававший и другие мысли, но Альберт боялся обмануться.
— Я ходил по всему музею, а ты всегда была у Мона Лизы.
— О!.. — в мгновение поменялось настроение Мишель. — Мы знакомы с ней так давно, что от ее улыбки меня попросту тошнит. Знаешь, почему последние дни я провожу здесь? — спросила Мишель и, не дожидаясь ответа, продолжила. — Мой дедушка — художник. Мой отец, мать. И даже старший брат. Все они восхищались ею, и пытались хоть как-то передать в своих работах великий гений Леонардо. Представляешь их разочарование, когда вдруг малютка Мишель решила пойти учиться на учителя иностранных языков, — она отвернулась, и от гнева у нее раздулись ноздри. — Меня ведь запихали в школу изящных искусств… Ненавижу все это! Каждый раз меня приводили сюда. К ней… Как к Мадонне в церковь, и велели чуть ли не молиться. Ненавижу их всех. Ненавижу ее.
Мишель не врала. Она не старалась скрыть своей злости, и Альберт невольно восхитился. Во гневе ее крупные глаза показались ему еще красивее, и все же он не понимал. К чему такой мазохизм? Приходить туда, где тебе плохо. Почему? Зачем Мишель приходила сюда всю последнюю неделю? Мучить себя?
Вряд ли бы кто понял Мишель, но Мона Лиза и вправду стала ее иконой. Чем-то, что придавало ей сил, не смотря на всю ненависть. Мишель было страшно. Да и был на Земле хоть кто-то кому не было страшно? Конец света. Все они умрут, возможно, страшной смертью. Все погибнет, а здесь, подле стеклянного аквариума, в стенах Лувра, было необычайно тихо и спокойно. Особенно подле ненавистной Мона Лизы, улыбавшейся едва ли не с издевкой. Мишель не осталась в долгу, и губы ее также подернула едкая ухмылка. Джоконде было все равно. Равнодушно она посмотрела над головами из своего аквариума.
— Уйдем отсюда, — сказал Альберт, разрывая эту странную связь.
— Куда?
— Через Сену, а там… У меня бар неподалеку. Мы могли бы выпить и поговорить. Обещаю, не о живописи.
Легким движением головы Мишель стряхнула с себя неприятные воспоминания и задумалась. Альберт был хорош собой. Высок. Приятные черты лица портили лишь глаза, посаженные чуть ближе к носу, чем хотелось бы, но… Мишель словно понимала. Они словно понимали друг друга. Единственные посетители Лувра.
— Похоже на первое свидание.
— Что ж… Да. И я не хочу слышать отказа, — уверенно заявил Альберт. Он сам от себя не ожидал такой бравурности, но что-то в глазах Мишель давало ему необычайный прилив храбрости.
— Даже так? Тогда… Не остается ничего другого, как сдаться, — Мишель протянула ему свою руку, и Альберт услужливо помог ей подняться.
***
Потолок бара был оформлен странными элементами, напоминавшими пчелиные соты. Темные стены красовались мерцавшими декоративными панелями. В приглушенном свете ламп блестело стекло многочисленных натертых до блеска бокалов, казавшихся в полумраке мыльными пузырями. Нынче весь земной шар походил на большой мыльный пузырь. Скоро он лопнет. Буль! И Земли как не бывало.
Откуда-то Альберт достал тарелку с сырами, инжир с виноградом и соленую рыбу. Он, видимо, приготовился к этому их первому свиданию, и, глядя на его старания, Мишель стало жаль, что встречаются они при таких обстоятельствах.
— Здесь уютно.
— Я всю жизнь отдал, чтобы открыть этот бар. А еще ресторанчик… Неподалеку у Оперы, — к слову добавил Альберт, отчасти желая похвастаться.
— Я часто бывала в Опере.
— Что ж… Я тебя разочарую, но… Я там ни разу не был. Не подумай. Я очень хотел, но… — Альберт стыдливо поджал губы. Какой же он был дурачок. И с чего он решил, что ей так важно, сколько раз он был в Лувре или в Опере. — Жаль, что ты не была в том ресторанчике. Мы бы могли встретиться там.
— Нет. Не жаль. Я точно была бы со своей семьей. Они бы тебе не понравились. Слишком чопорные… — Мишель поморщила нос. — Они считали, что я должна выйти замуж за директора какой-нибудь галереи. Ну… Художника, на крайний случай. Все остальные отметались в сторону.
— Такого строгого отбора я бы не прошел, но… Мой шеф приготовил бы самый лучший комплимент.
— Ты любишь завлекать девушек едой? Как птичек? — открывавший бутылку Альберт нахмурился, и Мишель виновато заложила прядь волос за ухо. — Прости. Я не хотела тебя обидеть. Я всегда была остра на язык.
Альберт не обиделся. Не хотел. Они были едва знакомы, а шероховатости в таком случае — обычное дело.
— Мой дядя всегда говорил — вода сглаживает самые острые углы.
— Это не вода, — оглядела Мишель медовую жидкость наполнившую бокал. После долгих колебаний, они решили выпить виски.
— Что ж… — улыбнулся ей Альберт. — Я — не мой дядя.
Тихо они усмехнулись друг другу.
— Расскажи о себе?
— О себе?.. Ух. Хорошо… Мой отец был родом из Буэнос-Айреса. Я не знаю, как он оказался во Франции. Моя мать — коренная парижанка. Они поженились, а потом полетели в Аргентину. Больше я их не видел.
— Они…
— Погибли. Кажется, что-то с автомобилем. Мне было года три. Меня взял дядя на воспитание. А там… Я решил, что должен много работать, чтобы отплатить ему за все, и так открыл свой бар. Потом ресторан. Вот и все, наверное.
— Похвально, — покачала головой Мишель, согревая бокал в сложенных ковшом ладонях. — Даже завидую твоей свободе.
— Свободе? — завидовать тут было нечему. — Свобода белки в колесе. И вроде бы есть куда бежать, но… Не важно. Конец света.
— За конец света! — подняла свой бокал Мишель. — Он освободил нас. Меня от моего «призвания». Тебя от твоего колеса. Теперь мы свободны…
— Да, — взгрустнулось Альберту. Увы, у такой свободы была высокая цена — смерть, неотвратимая и беспощадная. — За конец света.
Разом они опрокинули пузатые бокалы.
— Аргентинец на половину… Хм.
— Да…
— Ты танцуешь танго? Прости. Глупый вопрос.
— Нет. Я ходил в секцию, так что… Да. Я танцую танго.
— Правда? — от улыбки Мишель снова поморщила нос.
— В свое время я думал, что… Буду цеплять девушек именно этим. Как птичек.
Оба в мгновение рассмеялись.
***
Янтарем блестел в бокалах терпкий напиток. Кружил голову хмель. Последний день они были одни во всем белом свете. Смеявшаяся Мишель видела только его, а Альберт ее. Бездумно он тонул в ее серо-голубых глазах, подернутых восточным изгибом. Тихо журчала приятная речь, раскрывая их друг другу словно раковины, и, находя очередную драгоценную жемчужину, оба сожалели. Почему им понадобился конец света, чтобы встретиться?